Попасть в отбор, украсть проклятье
Шрифт:
Они прикасались ко мне, вливались в вены, как ручьи в реку. А я чувствовала себя сосудом с пробитым дном, который никак не может наполниться. Боль, дикая, нестерпимая, рвала меня изнутри, но вместе с этой болью в памяти всплыли воспоминания о том утре, когда я сидела в гробу и Ар вливал в меня свою силу. А потом я уверяла его, что ничего бы не получилось. Даже теорию магистра смерти Норона фон Берга припомнила: что для воскрешения умершего тела, из которого еще не ушла душа, необходимо потратить столько сил, сколько нет у магов всей империи… Вот только это было в ТОМ мире. А я сейчас
Я впитывала ее, как губка, затягивала, словно черная дыра. В тринадцать лет я искала свой дар. В этот раз сила сама искала меня. А груз становился все тяжелее, буквально вдавливая меня в камни.
И все-таки я встала, чувствуя, как в меня по инерции продолжает вливаться энергия, уже не исцеляя раны, а убивая. Убивая вновь живую меня.
Я поняла, почему в реальном мире никогда не будет вернувшегося к жизни мага-покойника: обычного человека мир Граней не призовет, а умерший чародей, шагнув сюда и исцелившись за счет даров, просто не сможет выйти: его разорвет раньше, чем он найдет путь в реальный мир.
Врата маячили в зыбком мареве, но я понимала, что мне до них не добраться. Каждый шаг давался с неимоверным трудом.
Я повернула голову, чтобы увидеть кроваво-красный портал. Проклятие Мороя все уменьшалось в диаметре и, словно в насмешку надо мной, поплыло к обрыву. Зависло над морем так, что, реши я шагнуть в него, пришлось бы прыгнуть с утеса.
Зато алая раззявленная пасть пентаграммы, в отличие от Врат, была всего в десятке шагов. Кажется, я не выполню просьбу ворона передать артефакт. Зато… если повезет, то я, может быть, его увижу. Еще раз. В последний раз. Проживу эти несколько дней прошлого, чтобы рассыпаться пеплом. Зато живой.
Собрав все силы, сделала рывок. Кажется, услышала, как трещат собственные кости, рвутся мышцы и сухожилия. Мир Граней, исцеливший меня, теперь убивал, не желая отпускать. Словно я была камешком, с которого началась лавина. И сейчас эта лавина готова была погрести меня под собой.
Удар каблуком сапога о камень – и я, оттолкнувшись, полетела, сама не зная, то ли в портал, то ли в пенные морские волны, врезающиеся в острые скалы.
Тело ожгло огнем, словно нырнула в чан с кипятком, а потом я почувствовала удар о камни. Холодные камни мостовой. Меня выплюнуло из мира Граней через Врата, зеркальная поверхность которых шла бурунами. И в этой неспокойной вертикальной воде с противным чавкающим звуком хлопнулся алый портал.
Не знаю, сколько я так лежала. Посреди ночной улицы, распластанная на булыжниках. Рядом в масляной глади лужи отражался тусклый свет фонаря. А я через силу вдыхала воздух, ощущая промозглую сырость, запахи, холод и стылость промокшей одежды.
На четвереньках я доползла до столба и, цепляясь за него, встала, выпрямилась. А потом, все еще не веря в произошедшее, оттянула ворот рубахи, заглянула в вырез. Там, на груди, красовалась нитка шрама. Ровно в том месте, где меня разрезало нитями Изиды.
Значит, я снова была жива. Вот только на день, два… а может, на час или пару минут?
Я не представляла, как далеко прыгнула
На площадь из-за угла дома вырулили трое подвыпивших гуляк. Один из них в руках держал початую бутылку, словно иллюстрация выражения одного из философов древности о том, что праздник всегда нужно носить с собой.
– Шу-мел-ка-мыш, – начал горланить один из них. Причем мне почему-то в этом варианте послышалось не то, что камыш шуршит, а некая шумелка мышь. Причем, судя по экспрессии, эта полевка была ну очень активной шумелкой.
М-да, а помнится, когда я садилась за клавесин, мои братья в один голос вопрошали: какого композитора я собираюсь перевернуть в гробу на этот раз? Ха! Они просто не слышали это трио эйловских гуляк.
Впрочем, я не собиралась дослушивать арию про мышь, а решила превратиться из скромного зрителя в активного поклонника. И для начала поприветствовать певца. Правда, когда я подошла, то вместо восторженных рукоплесканий взяла его за грудки.
– Который день и час? – тоном «жизнь или кошелек» вопросила я.
– У меня ик! денег нет… – заплетающимся языком выдал артист, видимо, уловив исключительно интонации, а не их смысл.
– Момент… – Его друг оказался потрезвее и, подняв палец, словно готовясь минимум процитировать выдержку из диссертации, полез за пазуху, в недра мятого пиджака. Извлек оттуда карманные хроносы на цепочке и, отщелкнув крышку-луковицу. Замер, глядя в упор на циферблат.
Я, в свою очередь, отпустила лацканы замызганного фрака «певца».
Прошла секунда, другая, третья. Я застыла в ожидании и тут… услышала храп. Да чтоб тебя! Этот тип издевался! Заснуть в такой ответственный момент, причем стоя! Я не выдержала:
– Дай сюда! – С этими словами выхватила хроносы.
И тут же услышала голос третьего гуляки:
– Протестую, госпожа воровка! У вас ограбление не по протоколу! – произнес он, старательно пуча на меня глаза в попытке казаться трезвым и тем сильнее выдавая, что он подшофе.
Я лишь отмахнулась и впилась взглядом в циферблат. ?роносы с корпусом из серебра, инкрустированные малахитом, были не из дешевых не только на вид. Помимо времени они показывали ещё и текущий день месяца. Увидев его, я похолодела.
Меня угораздило вывалиться в ту самую ночь, когда я стала мертвой. Точнее, стану мертвой через каких-то четверть часа…
– Держите… – Я вернула дрожащей рукой хроносы их владельцу и, вспомнив отца, который тоже часто закладывал за воротник, машинально спросила: – И что заставляет людей так напиваться?
Ответа я не ждала, вопрос был риторический.
– Меня? Ничего! – осоловело заявил «певец» и, стукнув себя в грудь, гордо добавил: – Я, ик! – доброволец.
– И будьте осторожнее, доброволец, - не удержалась от иронии я.
– Мало ли кого можно встретить на ночных улицах.