Попутный ветер
Шрифт:
Летта пытливо глянула на рассказчика. Закусила губу, задумавшись. Олаф не торопил. Не отнимал руки. И не отводил взгляда.
— Он может быть занят?
Юноша развёл руками:
— Тогда нам просто не повезло.
— Если каждый оставляет там свою вещь, их там, наверное, уйма?
Он пожал плечами.
— Вы ночевали в таком?
Проводник кивнул.
— И как?
Парень неопределённо махнул. Это было уже давно, и он не хотел об этом вспоминать.
— Идём, — решилась, наконец, девушка.
— Куда?
Она забавно распахнула глаза и усмехнулась:
— А я решила было, что вы разучились говорить. В ничейный домик, конечно.
Олаф понимал, что отсрочка длиною в ночь — мало что даст, но настроение снова немного улучшилось, а в душе появилась надежда.
Молодые люди пошли вдоль городской стены по почти незаметной тропке. Дом ждал их в тени огромных замшелых деревьев. Одноэтажный, каменный, крепкий. Стоял, слегка накренив крышу, будто приглядываясь к незнакомым странникам. Он не выглядел необжитым и заброшенным. Казалось, чья-то рука хоть и временами, небрежно, но приводит его в порядок: дверь не скрипнула, с порога дохнуло пищей и теплом, по углам зажглись светляки, освещая единственную довольно большую белёную комнату. В мойке копошились мыльники, готовые привести в порядок одежду гостей.
В доме нашли своё пристанище довольно разномастные вещи. Бывшие их хозяева различались достатком, происхождением, возрастом и вкусом, но, как ни странно, мешанина не производила впечатления свалки. Выдолбленная домовина тут соседствовала со старинной резной колыбелью, горка нехитрых дешёвых побрякушек — с дорогими украшениями из драгоценных металлов и камней, лубочная безыскусная картинка — с портретом кисти мастера, тряпичная затасканная кукла — с изящной коллекционной игрушкой. В стремлении начать новую жизнь, люди безжалостно оставляли напоминание о старой. Словно пытались откупиться от бед в надежде на будущее благополучие.
Из мебели, сохранившейся в доме с момента постройки, были только стол, несколько стульев, и спальная лавка с периной у стены. Добротные, деревянные, сделанные на века каким-то безымянным мастером. Чистое белье лежало стопкой в изголовье, осталось лишь застелить. А в углу примостился навесной умывальник, полный воды.
Летта, как и на станции, сначала поклонилась изображению Жизнеродящей и лишь потом сняла плащ и перекинула его через прибитую почти под потолок перекладину. Сполоснула руки в бадье с водой, умыла лицо. Принялась с любопытством оглядываться по сторонам, изредка прикасаясь к какой-нибудь вещи. Олаф подобного удивления не испытывал. Достаточно увидеть один ничейный дом, чтобы иметь представление о каждом. Не имевшие своего хозяина, они, тем не менее, были похожи, словно в них рано или поздно оказывались одни и те же люди. В них обитал какой-то свой незыблемый дух временного, но и одновременно постоянного пристанища. Изменчивость и постоянство, схлестнувшиеся в одной точке.
— Интересно, как люди решают, что оставить, а что взять с собой? — вопрос Летты не требовал ответа, но проводник задумался.
Что именно оставил бы он сейчас? Наверное, любую вещь, потому что не имел ничего своего, того, что связывало с прошлым. А в самый первый раз выбор казался тяжелее. Каждая вещь могла пригодиться в пути, каждую было жалко. Тогда он стянул с пальца отцовский перстень и положил на подоконник, невольно сожалея, что не оставил украшение брату.
— А что оставили бы вы? — юноша машинально подошёл к окну, и проверил, не лежит ли что перед закрытыми ставнями. Там, в углу, притулились перламутровая раковина, простенькая заколка для волос, моток ниток, но перстня, конечно же, не оказалось.
Правильно, этот домик другой, в ином королевстве Империи.
— Не решила пока, — ответила девушка. — Но всё равно. Наверное, надо подумать, что может пригодиться кому-то. Может быть плащ?
Олафа удивил её ответ. Она не задумывалась, что вещь может ещё послужить ей самой. Летта думала о том неизвестном, кто посетит ничейный домик.
После лёгкого ужина, найденного на столе под чистым полотенцем, девушка расшнуровала ботинки и примостилась на лавке. Олаф же выудил из огромного незапертого сундука скатанный соломенный тюфяк, накрыл его простыней и растянулся с блаженной улыбкой, всем видом показывая, что подобное наслаждение не променяет ни на что иное. Летта не стала спорить и легла свободнее. Наверное, впервые с начала своего путешествия она заснула быстро и крепко.
Олафу же не спалось. Отчаявшись приманить сон, он тихонько поднялся со своей лежанки. Неслышно побродил по комнате, а потом шагнул за порог дома. Присел у двери на корточках, поёживаясь от ночной прохлады и отмахиваясь от налетевших насекомых. В голове безостановочно вертелись разговоры с Леттой. Как она появилась на его станции, буквально принесённая ветром, как усыпила вечным сном недоеда, терпеливо ждала на привале и рассказывала сказки или истории из своей жизни. Юноша пытался найти хоть какое-то решение, способное остановить девушку. Если просто уговаривать остаться — толку, знал, будет мало. Может быть, рассказать о том, что он увидел в дупле дерева? Что в полумраке Летта выглядела утончённой красавицей. Но не померещилась ли ему перемена? Не была ли тому виной усталость?
Тёплое непонятное чувство, вызванное воспоминаниями, томило душу, печалило и радовало одновременно. Олафу оно было незнакомо. Но одно он понимал совершенно точно: ему будет легче расстаться с Леттой, если он будет знать, что она счастлива. А в таком месте, как Темьгород — счастливым быть нельзя. Может, предложить ей на выбор парочку королевств, где у него завелись хорошие знакомые? Или уговорить найти Странника — мудрого дракона, когда-то вылечившего их с братом, после нападения нитезубов? Или?.. Но как-то все варианты проводнику и самому казались неубедительными.
Юноша вздохнул. Опять он хочет помочь тому, кто не желает, чтобы ему помогали? Наконец, прихлопнув особо надоедливого кровососа, Олаф поднялся на ноги. Ни звезды, ни луна, ни свежий ветер не могли помочь найти верный ответ, значит, не было нужды кормить своей кровью мошкару.
И в этот момент Летта страшно закричала. Будто все страхи прошедшего дня вернулись к ней под покровом ночи и незваными гостями вошли в сон. Юноша распахнул дверь и метнулся к своей спутнице. Она беспокойно, вся в испарине, ворочалась на лавке. Подушка слетела на пол из-под головы девушки, одеяло сбилось в кучу в ногах. Сама же Летта, вся во власти кошмара, кричала и звала Олафа, родителей, кого-то, чьи имена юноша слышал впервые.
— Тише, тише, — шептал он и ласково гладил волосы и мокрые от слез щеки. — Тише, милая. Я здесь. Это только сон.
Но и слова, и прикосновения были бессильны. Глаза Летты скользили под веками, руки не находили себе места, а грудь тяжело вздымалась. У девушки началась лихорадка. Бедняжку знобило и трясло. Расшнуровав платье, проводник уложил её удобнее. Укрыл ещё одним одеялом. Потом затопил очаг, хотя в доме было тепло, только чтобы бросить в огонь парочку зубов недоеда.
Тяжёлый бред прекратился, но начался кашель, перемежаемый стонами. Снова пришлось взбивать подушку, подкладывать под неё ещё одну, чтобы стало повыше. Юноша боялся, что заболевшая спутница задохнется. Страх за неё, пожалуй, оказался сильнее всех его прежних страхов.