Попутный ветер
Шрифт:
Темнота стала спадать. Сначала мелкими частицами, бесследно исчезающим при соприкосновении с молодыми людьми, а потом — крупными черными хлопьями, растворяющимися в воздухе. Медленно, но верно потерянный мир возвращался. Со всеми красками и запахами. Со всеми своими привычными звуками.
Юноша и девушка стояли в кольце выжженной докрасна земли. Беспощадный огонь уже потух, но оставил после себя чудовищные следы. Обугленные тела Востова, его тощего прихвостня и четверых наёмников — тех, кто оказался ближе всего — лежали в изломанных позах. Одежда на них сгорела, а кожа полопалась и слезла. Смерть их была мучительной и жестокой, как и поступки, творимые ими. И почему-то Олафу казалось, что не только тела их умерли, но и бессмертная душа, дарованная Жизнеродящей, погибла в этом кошмаре.
Страшный пожар не распространился далеко. Все повозки, кибитки и клетки остались целыми. И нечто убившее шестерых злодеев, не коснулось своим дыханием остальных. Оно будто знало, кто виноват, а кто прав. Вынесло справедливое решение, свершило суд, и скрылось. Даже мул Востова и ослик тощего не пострадали. В какой-то момент избавившись от седоков, животные как ни в чем не бывало, паслись за пределами выгоревшего круга.
Рабы сгрудились одной толпой и с безмолвным ужасом взирали на случившееся. От несчастных людей пахло прелой листвой заброшенного сада. С животным страхом смотрели они, как столб огня, пышущий жаром еще мгновение назад, вдруг осел и выпустил из своего чрева живыми и здоровыми молодых людей, заинтересовавших хозяина. Рабы не могли просто взять и уйти, сперва им надо было вновь привыкнуть к свободе, вспомнить, что они — люди, а не безвольный скот. Сейчас эти несчастные напоминали стадо, внезапно потерявшее пастуха. Они ждали вожака, готового взять на себя ответственность за их жизни, даже не догадываясь, что могут идти самостоятельно, куда захотят.
Возле повозок тряслись и бормотали молитвы полусонные надсмотрщики, которых огонь вырвал из безмятежной дремы. От них за версту разило паникой. Разве не были они достойны кары, что поразила их товарищей? Наёмники были готовы признать молодых людей воплощениями Жизнеродящей и Мракнесущего, либо какими-то новыми богами, досель не известными смертным. Никто из обычных людей не выжил бы в столбе пламени, вознёсшемся до небес, не избежал бы хватки невидимого чудовища. Кто, как не боги, покарали злодеев, а невиновных оставили невредимыми?
Так думали надсмотрщики.
Олаф тряхнул головой, пытаясь избавиться от звона в ушах. В глазах рябило. Хорошо бы немного времени, чтобы освоиться в этом новообретённом мире, но люди смотрели с таким ожиданием, что было не до раздумий. Проводник откашлялся и крикнул:
— Разбирайте своё добро и уходите! Ваша жизнь — в вашей воле! — вне столба света его голос вновь обрёл прежние тон и силу.
Мало-помалу люди зашевелились, оцепенение покидало их, будто слова Олафа и вправду несли на себе отблеск отбушевавшей только что магии. Бывшие рабы сбивали цепи, забирали из повозок нехитрое барахлишко, брали на руки заплаканных детей и расходились в разные стороны. Мало кто норовил задержаться — хотя бы для того, чтобы объединиться в группы по два-три-четыре человека или поймать пасущихся мула или ослика. Вновь обретённая свобода гнала недавних невольников подальше от места, где они не принадлежали сами себе. Люди спешили вернуться к своим семьям, занятиям. А кто не имел ни того, ни другого — просто поддался общему настроению. Лесная Заманница охотно принимала бывших рабов в своё лоно, обещая все прелести свободного существования.
Бывшие надсмотрщики вставали с колен. Не сговариваясь между собой, безропотно скидывали оружие в одну кучу, как раз рядом с нарядной повозкой бывшего хозяина. И, перебрасываясь между собой напоследок редкими скупыми фразами, уходили прочь. Теперь всем этим людям оказалось нечего делить и доказывать что-то друг другу. Их ничего не связывало — ни симпатия, ни дружба, ни общее дело. Даже хорошо не зная эту породу, можно было предположить, что случайно встретившись где-то на задворках Империи, они сделают вид, что не знакомы и отведут взгляд. Впрочем, быть может, что-то изменилось в их душе, и они начнут новую жизнь, забудут беззаконие и постараются искупить содеянное.
Вскоре поляна обезлюдела, остались лишь Летта и Олаф. О том, что недавно здесь проходил караван, напоминали только брошенные повозки — закрытые, как внезапно ослепшие глаза. А ещё — животные в упряжке, мирно щиплющие траву под ногами.
— Никогда не слышал о таком диве, — пробормотал Олаф и посмотрел на Летту.
— Я тоже. Но, думаю, нам очень повезло, — прошептала она.
— Думаю, впредь я поостерегусь взять в руки камнежоркину поделку, — смог найти силы, чтобы улыбнуться, юноша.
— Лучше не ходите вслед за упрямой девицей, принесённой к вашему порогу ветром, — в тон ему произнесла девушка.
Она отводила взгляд от останков и пахла сразу несколькими смешанными эмоциями: облегчением, стыдом, раскаянием, печалью. Некоторое время назад Летта сама хотела покарать негодяев, но её наказание было бы милосерднее. А сейчас страннице просто хотелось убраться отсюда.
— Пойдём? — шепнула едва слышно. — Надо посмотреть, вдруг кто-то остался внутри.
Олаф согласно кивнул, но с места не сдвинулся. Страшно было выйти за пределы очерченного круга. Вдруг магия не до конца исчерпала свои возможности. Летту, наверное, обуревали те же чувства. Уже привычно взявшись за руки, они одновременно сделали осторожный шаг вперёд. Угли не только не обжигали, но даже холодили ноги через обувь. Если существовал ледяной огонь, то, похоже, он и сжёг работорговцев.
Выбравшись из круга, молодые люди поочерёдно осмотрели каждую кибитку. В тех, что попроще, искать было бессмысленно, там везли вещи рабов и детей, и в них уже гулял ветер. Дорогие повозки, крытые плотной тканью или тонкой кожей, встречали зашнурованными дверными проёмами. Проводник вспарывал полотнища кинжалом, но внутри обнаруживал лишь какие-то бесчисленные тюки, утварь и предметы обихода, хранящиеся, видимо, на продажу или для отвода глаз. Странно, что ни бывшие невольники, ни их надсмотрщики не решились забрать этот скарб с собой. Теперь вещи останутся ждать следующего каравана или лесничих Империи — то-то повезёт кому-то!
— Кажется, действительно никого? — радовалась Летта. — Все ушли. Представляете, мы вернули свободу этим людям! Они вернутся домой, к своим семьям.
— И однажды расскажут о нас в какой-нибудь сказке. Хорошо же, — вторил с улыбкой Олаф. — Представьте, будете сидеть однажды глубокой старушкой, а вам поведают о ваших собственных приключениях.
— Смеётесь, да? — она сделала вид, что обиделась, но в её глазах горели шутливые огонёчки, совершенно преображающие взгляд.
За разговорами они миновали последнюю кибитку и оказались перед богатой повозкой хозяина каравана. Внутри вопреки ожиданиям оказалось почти пусто. Только пушистый ковёр на полу и куча тряпья в дальнем углу. Наверное, Востов боялся ночевать в одиночестве и спал в повозке своих прихлебателей, а эту использовал в качестве кабинета, как символ своего особого положения.
Спасать тут точно было некого. А брать на память что-то из вещей — как-то не приходило в голову. Олаф собрался уходить. Вдобавок, в нос лез какой-то не связанный с эмоциями сладковатый тягучий запах. То ли непривычные духи, то ли лекарство. Он почему-то тревожил и будил какие-то старые детские впечатления. Почему-то они были связаны с походом на огромный рынок на площади. Нянька тогда тащила маленького Олафа за руку, а он упирался и не хотел идти. Только вот что именно привлекло его внимание — ускользало из памяти.