Попытка говорить 3. Нити понимания
Шрифт:
"Да".
Коротко и однозначно.
– Тогда ещё один вопрос. Много ли выбора ты оставила, – не столько движение, сколько намёк на него: жест, каким приподнимают младенца, чтобы показать миру, – ему?
Ответ последовал без промедления. Не составляло труда предвидеть такой вопрос…
"Сын моей дочери – не мой сын. Спроси себя, как мать, сколько свободы ты готова ему дать. Сколько – и какой именно?" Кажется, кривая ухмылка зазмеилась по нашим со Схеттой губам одновременно.
Горение. Тление. Гниение. А если первое, то лучше заранее смириться с шансом однажды узнать, что твой ребёнок – сгорел. Ушёл, пусть и со славой. Потому что ты его не уберёг. И права такого не имел – беречь… ведь забота старшего о младшем, перейдя предел, удушает. И наши дети, наши ученики, наши живые надежды и драгоценные шансы на самом деле не наши. (Так я и Схетта, двое достигших вершины из неизвестно, скольких тысяч пытавшихся и не добравшихся до неё, уже никогда не попросим Сьолвэн о защите. Детство кончилось…) Принцип свободы выбора. Принцип осознанного риска.
Ах, Экклезиаст, Экклезиаст…
– Я дам ему столько, сколько смогу, Мать. Но что делать, если окажется, что я ошиблась? Если окажется, что данного слишком мало – или слишком много?
И опять – ни малейшего промежутка меж вопросом и ответом:
"Ты знаешь ответ. Приходится смириться, жить дальше… и растить новую смену".
Девяносто тысяч лет лежали в основании сказанного, как тяжкая базальтовая плита. Как тёмное, древнее, великое и страшное надгробие. Сколько раз Мать "смирялась и жила дальше"? Скольких пережила, скольких похоронила – чтобы пытаться снова? Медленно, ощупью, шаг за шагом, оплачивая каждый выдох, каждый сантиметр на пути вверх… нет. Не только своей кровью. Свою не так жалко. А вот кровь чужая…
Говорят, на полях былых сражений трава растёт особенно густо. А если на них вырастают маки, то особенно крупные и алые.
Мы идём вперёд, потому что не идти не можем. Мы выбираем и платим. Бросаем в топку свершений всё, что подвернётся под руку: себя, своих ближних и дальних, друзей и врагов. Ради чего это всё? Ради призрачного шанса однажды остановиться и сказать: всё, пришли! Во имя мечты, во имя памяти павших, во имя тех, кто придёт нам на смену?
"Идущий за мною сильнее меня". Но минует ли его необходимость жертвовать?
Тяжко быть тобою, Сьолвэн Мать…
– Что ж, – я тряхнул головой в заранее обречённой попытке избавиться от лишних мыслей. – Будем считать, что с тобой мы поговорили. И выразили свою благодарность за всё, что ты для нас сделала. Мы не забудем о своём долге. Но как насчёт разговора с Манаром и Ладой?
"Говорите. Я удаляюсь".
Центральное тело Сьолвэн, не разворачиваясь, попятилось в сторону Древотца. А я, глядя на это, подумал, что недалёк уже момент, когда продолжающийся рост лишит её естественной подвижности уже не частично, а полностью. И ждать осталось недолго.
Теффор, это олицетворение жестокого порядка, держал супругу в форме. Не давал ей "растолстеть". Смешная, глупая, вредная даже аналогия, но никуда от неё не деться. Хоть тысячу раз повтори себе, что новые размеры её центрального тела вполне отвечают выросшей Силе и нуждам совершившего очередной рывок сознания. Если бы Сьолвэн не была так тесно привязана к магии Жизни, она не превратилась бы в… супергусеницу. А сейчас она неким парадоксальным, изнаночным образом напоминает мне Фартожа Лахсотила, перешедшего предел своей Силы – до того как я убил его, даруя шанс на новую жизнь…
Полыхнуло. Качнул реальность тихий гром. Возникли в воздухе и без спешки опустились на траву кольцевого поля две фигуры – знакомые и одновременно чужие.
Первое, что приковывало внимание – изломанный, сложно выгнутый и одновременно гармоничный ореол. Частичное воплощение Тихих Крыльев в реальности преломляло свет и само местами излучало его. Никакого буквального сравнения этогос какими бы то ни было крыльями не существовало и существовать не могло. Продолжение ауры? Нет, тоже не то. Видовой признак риллу, окружающий Манара и Ладу, ускользал от любых определений. Да, похож на колебания нагретого воздуха, на целлофановые листы, на призму жидкого хрусталя, на оптический обман, непробиваемый магический щит и ещё много на что.
А говорит ли это сходство что-либо о сути Тихих Крыльев? Нет, не говорит.
– Рин, бродяга! Схетта! Вы вернулись!
Когда-то, проснувшись в "родильном бассейне" и услышав голос Сьолвэн, я был поражён тем, сколько в его шлейфе магии. Так вот: голос Манара в этом плане побивал высшую с огромным отрывом. Пожалуй, простой смертный на моём месте оказался бы счастливчиком, если б отделался кровавой испариной по всему телу и трещинами в костях. Мог бы и умереть на месте.
А ведь Манар просто слегка повысил тон от радости…
Могущество впечатляет. Куда там Мифрилу, "мальчику-мажору"! В энергетике риллу Хуммедо и полноценным собратьям мало уступят… могущество – да.
А вот контроль над ним – увы, не особо впечатляет.
Лада выскользнула из объятий Тихих Крыльев. И я замер, заворожённый её пластикой – снова, как когда-то в недрах туши Квитага, во время и сразу после обряда Обретения. Лада двигалась, как танцевала, танцевала, как жила и дышала, а жила и дышала – как колдовала. Ей не досталось большого могущества, как Манару. Зато гармония пребывала с ней всечасно.
И совершенная нагота её не оскорбляла взор. Более того: далеко не сразу доходила до сознания. Хилла, сроднившаяся с Тихими Ладонями, нуждалась в дополнительных покровах не больше, чем дикий зверь… или, лучше сказать, не больше, чем божество природных сил.
Объятия Лады предназначались в равной мере всем троим: мне, Схетте и младенцу. Как она сумела поделить дружеское тепло с такой безупречной точностью, не имея дополнительных рук и не обладая способностью растягиваться, как резина? Но сумела ведь. Хотя меня и Схетту разделяли полтора шага. Очередное мимолётное чудо, сотворённое с небрежностью истинного мастера…
– И вам всех благ, трансцендентные вы мои, – хмыкнул я. – Несказанно рад снова видеть вас… и потому не стану об этом говорить.
– Ты приблизился к цельности, – объявила Лада. – А ты, – взгляд, предназначенный Схетте, – приблизилась к множественности. Вы с Рином – хорошая пара.
– Как и вы с Манаром, не так ли?
– О, у нас всё иначе.
Отвечая, риллу понизил голос и многократно убавил давление своей мощи.
Я высоко оценил то, что он не решился подойти ближе. А ещё запоздало испугался за сына… зря. На руках у мамы-высшей ему даже осколки власти риллу, вплавленные в звуки манарова голоса, не стали угрозой.