Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— Я так и знал… Слишком много было грохоту, чтобы вы просто прошли мимо…
После чего повернулся и зашёл в дом. Дверь, однако, не закрыл, и я посчитал это приглашением. Внимательный дедок попался. Видно, услыхал, как машина булькнула с обрыва. Хотя тишина вокруг стоит, только море еле слышно шуршит прибоем, так что это не удивительно. Приготовив на всякий случай пистолет, я пихнул генерала вперёд…
— Ну, может, хоть ма-а-аленькая лодочка есть?
Показав пальцами размеры предполагаемой лодочки, я сморщил просительную физиономию. Уже с полчаса уламывал деда подкинуть нам какое-нибудь водное транспортное средство. Дед не уламывался. Этот старый грек был упёрт, как сто китайцев.
— Ну ведь на чём-то ты в море ходишь?!
— Слушай, парень! Я тебе двадцать раз сказал, что лодку немцы реквизировали!
Ага. Так я и поверил, старый козёл, что у тебя в заначке ничего не припрятано. И слово-то какое знает — реквизировали… Какой-то он сильно продвинутый для обычного рыбака. Может, с другой стороны подойти? Угрозы я уже пробовал. Просьбы тоже, а если так?
— Хорошо. А предположим мы тебе заплатим. Круто заплатим?
Ха! Глаз грека заинтересованно блеснул, но потом погас. Дед кряхтя встал, потянулся и, набрав кружку воды из ведра, с ехидцей спросил:
— Чем заплатите? Рублями, что ли? Так зачем они мне нужны?
— Валютой, диду, валютой. Марками. Причём не вшивыми оккупационными, а настоящими рейхсмарками. Десять тысяч за один переход.
Грек немного подумал, видно, его терзали какие-то сомнения, и предложил:
— Покажи деньги.
Я продемонстрировал пачку, треща ею в руках. А ведь никакой это не рыбак. Замашки не те. Явно контрабандист, ещё из старых, тех, которые, если судить по Багрицкому, таскали с Блистательной Порты коньяк, чулки и презервативы. Правильно, на фига ему рубли нужны. А вот марки в той же Турции на ура идут. И здесь начался торг. Грек торговался не хуже еврея, приводя массу аргументов и плотоядно кося на портфель. Наверное, думал, что он у нас бабками наполнен. Сошлись на двадцати тысячах, но с условием, что он довезёт до нужной точки. Вытащив из портфеля одну из карт, я показал эту точку на ней. Дед бурно возразил и согласился высадить нас только десятью километрами севернее. И деньги запросил вперёд. Вот пердун старый, кровосос полосатый! Правда, там всё равно уже наши стоят, так что просто дольше прогуляться придётся. Контрабандист привёл последний аргумент:
— И вам проще будет. Там место глухое, никого не бывает. Десант не высадишь, скалы кругом, поэтому военных нет. Я же бухточку махонькую знаю, тихую, там вас и сброшу… А где ты предлагаешь, всегда народу полно. С переполоху как вдарят по нам с берега, костей не соберём.
Этим он меня убедил, и мы ударили по рукам.
Шаланды полные ткемали… или кефали? — А, не важно!
В Одессу Костя приводил, И все биндюжники вставали…Хорошо идём. Эта фелюга или шаланда, в общем, лодка под парусом, ходко шла, подгоняемая попутным ветром. Хорошо, что море спокойное, даже зыби почти нет, что большая редкость в это время года. Грек уверенно обращался со своим плавсредством. Правда, как он ориентировался, ума не приложу. Берега не видно, и на звёзды старый контрабандист тоже не смотрит. Да и самих звёзд почти не видно, небо в частых тучах. Но судя по моему компасу плыли на северо-восток, к нашим. Была глубокая ночь. Шли, наверное, уже часа три, и на мои настойчивые просьбы указать время прибытия дед только посылал в известное место. Оказывается, примета такая есть, как и у водил, — не загадывать. А ещё через час лодка ткнулась носом в скалу, торчащую возле берега.
— Приехали, господа хорошие. Выгружайтесь.
На мою претензию, дескать, почему не до берега, старый хрен сказал, что там мелко и лодка может сесть.
— Да не скулите, глубина максимум до колена будет, даже жопу не намочите.
Соврал, прендегаст водоплавающий! Ну, Папасатырас олимпийский, попадёшься ты мне ещё! Я шёл по грудь в холоднющей воде, держа над головой портфель с документами. Впереди меня на верёвочке, привязанной к поясу, брёл негромко ругающийся немец. Выкарабкавшись на берег, стуча зубами, отжались, и я погнал фрица вперёд. Бежали, шли, шли, бежали, пока из кустов нас не окликнули:
— Стой, кто идёт!
— Не идёт, а бежит! Слушай, царица полей, я пароля не знаю, так что давай в темпе командира зови, а то мы сейчас околеем!
Для начала бдительный матрос, обидевшись на то, что его спутали с пехтурой, уложил нас на холодную землю. Минут через пять подошёл сержант. Я к этому времени мог разговаривать только матом. Удивлённо поглядывая на лампасы фон Зальмута, нас отвели к особисту. Зайдя в мазанку, в которой располагался особый отдел, с удивлением увидел знакомую ещё по Могилёву физиономию.
— Генка, ты?!
— Илья, какими судьбами!
С этим парнем сотоварищи мы ходили добывать памятного майора-связиста. Тогда он старшим сержантом ещё был. А теперь уже лейтенант. Начальник особого отдела полка. Растут, однако, люди! Особист завистливо ахал, разглядывая всамделишного немецкого генерала, а потом, договорившись со мной о непременной встрече, дал машину. В штаб 9-й горнострелковой, где мы располагались, приехали уже под утро. Первым делом, подталкивая Зальмута в загривок, рванул в нашу комнату. В сером свете, льющемся из окна, увидел пустые койки, и аж сердце ёкнуло. Неужели мужики не добрались?! Но потом под одеялом усёк дрыхнувшую тушку. Подскочил, вглядываясь в лицо. Точно — Леха! Тот открыл сонные глаза и уже через секунду взлетел вверх.
— Илья! Вернулся! Живой!
— Ты не ори. Где Гусев?
— Товарищ майор в госпитале. Ему уже операцию сделали. Сказали, всё нормально будет. Если без осложнений, то через месяц к нам вернётся. Там Колычев такого шороху навёл, что Сергея теперь как генерала лечат.
— А сам что — сбежал из госпиталя? — Я сделал суровую морду и нахмурил брови.
— Да у меня пустяки, царапина. Пуля навылет прошла, и кость не задела. На перевязки только ходить надо и всё.
Тут Пучков заметил стоящего возле дверей генерала и открыл рот.
— А… А… А это кто?
— Конь в пальто. Давай быстро одевайся и дуй к полковнику. Скажи, Лисов вернулся и языка приволок. Пусть поднимается. Я немца минут через пять в кабинет к нему приведу.
Глядя, как Леха путается в гимнастёрке, помог ему одеться — всё-таки рука у этого паршивца плохо действовала, и он ускакал. Потом вытряхнув немца из ватника, который ему дали вместо мокрой шинели заботливые мореманы, стал очищать мундир генерала щёткой. Надо же показать товар лицом, а то он в дороге какой-то замызганный стал. Без лоска. Хорошо ещё монокль сохранился, вон верёвочка от него в карман уходит. C моноклем Зальмут сразу будет смотреться стильно. Я хотел воткнуть эту стекляшку в генеральский глаз, но потом передумал. Он ведь его только для чтения использовал, когда на карту смотрел. Вдруг ещё по дороге брякнется сослепу. Ещё раз критически оглядев фона, повёл его в кабинет Колычева, но довести не успел. Полковник нёсся мне навстречу, как вспугнутая антилопа, опережая резвого Пучкова шагов на пять. Подбежав, обнял. Потом отстранил на вытянутые руки и опять обнял. Я даже испугался, что наш обычно выдержанный командир сейчас начнёт, как Брежнев, целоваться. А я этого не люблю. У меня ориентация совершенно другая. Поэтому, когда Иван Фёдорович очередной раз отстранился, я встал по стойке смирно и доложил: