Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
Старшой хмыкнул:
— Ну-ну. Ресторанный завсегдатай. Дойдём до места, поговорим, а потом тебя, глядишь, и покормят.
И уже обращаясь к бойцам, приказал:
— Соболев, Петренко, давайте его ко мне, а я сейчас подойду.
Меня завели в один из домиков. В комнате, возле двери, сидел дневальный. Рядом с ним на столе лежала толстая тетрадь и стоял телефон. Пахло ваксой, ружейной смазкой и армией. Я как будто оказался дома — надо же, сколько лет прошло, а этот запах помню. Потом оставляющую мокрые следы тушку провели по коридору и, открыв дверь в дальнюю комнату, предложили сесть. М-да… типичная аскетично-армейская обстановка. В комнате стоял стол, два стула и лавки вдоль стен. На стене висел портрет Сталина, а чуть левее и ниже — Дзержинского. Ну, понятно — погранцы относились к войскам НКВД, поэтому и Дзержинский. Конвоиры молча стояли за спиной — один возле двери, другой рядом. Просидел я недолго. По коридору послышались шаги, и в комнату вошёл давешний старлей. Сев за стол, он достал из ящика чернильную ручку, непроливайку, обычную школьную тетрадь и, слегка прихлопнув по ней рукой, сказал:
— Ну что. Давай рассказывай. Кто такой, откуда, с какой целью перешёл границу? Почему нет документов? Начинай вдумчиво и по порядку. Фамилия, имя, отчество?
Он открыл тетрадь и взяв ручку, остро посмотрел на меня.
— Лисовский Илья Вацлович.
Подумав, решил оставить своё имя, изменив только фамилию и отчество, под липового папу — терапевта, коренного поляка.
— Имя у тебя какое-то не польское. — Погранец потёр щёку и вопросительно поднял брови.
— А у меня мама русская. — И я выдохнув, начал выдавать наспех заготовленную легенду…
— Так, говоришь, из-за чего с немцами подрался?
Допрос шёл уже полчаса. Врал я вдохновенно, закатывая глаза, заламывая руки, только что не подпрыгивал, показывая, какой им нарушитель белый и пушистый попался. Было только непонятно — поверил старлей или нет? Во всяком случае, смотрел доброжелательно, слушал внимательно и кивал головой в такт моим словам.
— А они, пся крев, к девушке приставали. Ну, конечно, помочь ей решил, а тут патруль. Один из немцев в меня вцепился. Я, чтоб вырваться, ему и въехал камнем по голове. Он упал, а я побежал — патруль за мной. Потом домой приходили — хорошо, меня не было. Тогда отец и сказал, что нужно к советским уходить. А документы у меня были, но я их вместе с курткой утопил, когда реку переплывал. Вы же видели, что там творилось?
— Да — знатная стрельба была.
Старшой наклонился через стол и другим тоном сказал:
— Ладно! Эти турусы на колёсах, что ты мне развёл, пока по боку! Что видел на том берегу? И почему тебя немцы такой толпой гоняли?
Интересно, что такое турусы и почему они на колёсах? Секунды на две задумался над этим. Это что — семейные трусы с роликами? Потом надо будет узнать — интересно ведь.
— Ну, что примолк?
— Да вот вспоминаю, чтоб чего не упустить.
Путая русские и польские слова, начал рассказывать ему и про полевые лагеря, и про замаскированную технику, и про то, что буквально в паре километров от границы сосредоточена огромная масса войск. Он слушал, мрачнея и перекатывая желваки на щеках. Я не сказал только, что двух немцев уханькал, а соврал, будто случайно натолкнулся на патруль — вот тут меня и начали ловить.
— Да, парень. Если ты не врёшь, то хорошего во всём этом мало. — Лейтенант сжал лежащие на столе кулаки. Потом, приподнявшись, крикнул:
— Соболев!
В дверь заглянул один из конвоиров, которые вышли, когда появился командир.
— Так! Давай этого на гауптвахту. И поесть ему принесите. Я пока в отряд позвоню.
Губа представляла собой комнату три на три метра, с парой маленьких окошек под потолком и двумя койками, застеленными солдатским одеялом. Не камера — курорт! Сиживал я как-то на губе современной. Так там стены под шубу отделаны, окошко крохотное зарешеченное и не кровати, а пристяжные нары. Офицерская часть губы была тогда на ремонте, поэтому сидел в солдатской. Недолго, часа три, потом комбат вызволил, но сравнивать теперь есть с чем.
Минут через двадцать принесли обед. Даже обедище! Здоровенная миска борща и такая же — макароны по-флотски. И ещё три больших куска хлеба. Вот теперь можно жить! Пока я ел, конвоир стоял рядом с открытой дверью.
— Сильно, видать, оголодал. — Боец сочувствующе посмотрел на меня.
— Это точно!
Налопавшись как удав, почувствовал себя совсем замечательно. Ещё покурить бы. Мои сигареты вместе с курткой сейчас где-то на дне Буга лежат, поэтому спросил у часового:
— А что, боец, не угостишь куревом?
Соболев сдвинул белёсые бровки, прогнал в головном компе варианты ответов и выдал неправильный:
— Не положено! По уставу, на гауптвахте курить не положено!
Меня просто умиляло, как они все губу — гауптвахтой называют. С уважением и пиететом. Я бы не удивился, если б они её гауптической вахтой звать начали. С них станется…. Уставники, блин. Но курить-то хочется…
— Соболев, слушай! Я же не солдат и в армии не служу, человек гражданский, просто временно задержанный, так что — при чём тут устав?
Бедный Соболев завис минуты на две, а потом просветлел лицом и, подняв палец, сказал:
— Ты сейчас на территории воинской части, да ещё и помещённый на гауптическую вахту (о-о… сейчас умру), так что устав здесь распространяется на всех, и на задержанных тем более.
Когда он вышел, заперев дверь, я лёг на койку и, закинув руки за голову, уставился в окно. Ну, пока вроде ничего дела идут. Сижу, правда. Но темница не сырая и кормят хорошо. Завтра они, насколько знаю процедуру, должны будут меня отправить в отряд. Ну а по пути — сбегу, если же не получится, буду действовать по обстоятельствам. Всерьёз своё положение почему-то не мог воспринимать. Как будто всё не со мной происходит. И ночная беготня, и сейчас. Настроение было хорошим, желудок полным, перспективы неясными. А где-то глубоко внутри была уверенность, что всё будет нормально. Потом, поворочавшись, незаметно для себя уснул.
Вечером меня разбудил уже другой боец — незнакомый, с толстыми щёками и носом-картошкой. Он принёс ужин, а потом препроводил к командиру. По дороге в штаб я обратил внимание, что бойцы, идущие строем, с мыльно-рыльными причиндалами, явно топают в баню. Значит, сегодня суббота. У нас, в армии, суббота испокон века был банный день. Сначала ПХД, а потом, вечером, в баню. И вдруг что-то меня сильно напрягло. Очень не понравилось то, что увидел. Вся эта идиллия стала поворачиваться пугающей стороной. Масса фрицев на границе, а здесь баня, тишина, суббота…. Суббота!
— Слушай, а какое сегодня число?
Не останавливаясь, повернул к конвоиру голову, с напряжением ожидая ответа. И дождался:
— Дык двадцать первое с утра было.
— Июня?! — У меня аж волосы на загривке встали дыбом.
— Да, паря, видно ты сильно башкой ударялся, пока от немцев бегал. Июня, июня. Давай, шагай! — Боец слегка подтолкнул меня вперёд.
Писец, приехали! Это же буквально сегодня ночью всё и начнётся! А я тут на губе заперт буду. И вряд ли кто обо мне вспомнит, когда немцы эту заставу в пыль стирать начнут. От благодушия, что посетило после ужина, не осталось и следа. Даже курить расхотелось.