Порог греха

Курц Юрий

– Боялся я… Всех боялся, – и протягивает свёрток: серый ситцевый халат и галоши. – Спасибо!

Тётя Катерина бросает быстрый взгляд:

– Барахло это. Мог бы и оставить. Ну, коль притащил, сунь под сиденье. Когда и сгодится.

На ней всё та же солдатская форменная одежда, только поверх гимнастёрки с расстегнутым воротом и белоснежным подворотничком,– лёгкая телогреечка с прострочкой глубоких швов. Такую одевают в холодное время года под шинель.

– Куда мы едем, тётя Катерина? – спрашивает Алесь, хотя хорошо осведомлён тётей Полей.

– На лесной кордон. Лесник там – Афанасий…

Фамилию не помню. Хороший мужик. Я там бывала… Райское место. Тебе понравится. – Говорит тётя Катерина, разделяя слова, с трудом и постоянно морщится. – Ты на меня не сердись. Сегодня я калякальщик никудышный. Вчерась цельный день с бандурой своей провозекалась. Прохватило видать… Горло вот распухло. Ажно говорить больно.

И замолкает надолго.

День брезжит серый, холодный. Ветер дует прямо в лоб машине, а на поворотах бьёт в боковые стёкла палыми листьями и мелкими камешками. Он напоминает о надвигающемся ненастье: дожде или снеге, окончательном уходе тепла, приближающихся морозах. Нахохлившись, Алесь смотрит в окно, на плывущие рядом деревья и кусты, ещё не сбросившие до полного оголения наряды. Красивая, но однообразная картина глубокой осени утомляет его и он начинает придренно клевать носом, теряет ощущение пространства и времени. Из состояния вялого полусна Алеся выводит голос тёти Катерины.

– Ну вот… Почти приехали. Сейчас на заездок свернём, там спуск и елань.

Лесовозная хорошо укатанная дорога остаётся позади, машина ныряет в узкий путик, прорубленный в таёжной чаще, медленно катится по склону и выезжает на голую равнину. Там, вдали, где елань снова утыкалась в тайгу, чернеют какие-то постройки. Исподволь они вырастают на глазах и вот уже различается изба с притыком сеней, маленький домик, стожок сена, огороженный неошкуренными пряслами и прикрытый сверху корьём. Возле него телега и сани с задранными к небу оглоблями. У дороги пасётся конь. Он поднимает голову, настороженно прядёт ушами и, не почуяв опасности, принимается выщипывать зелень, ещё не до основания побитую ранними заморозками.

Из дома выходит человек. От его ног встречь машине катится белый шар.

– Собачка Афанасия, – говорит тётя Катерина, – сбрасывает скорость и опускает стекло кабины. – Здравствуй, мой милый, здравствуй, мой хороший!

Пёс бежит рядом, смешно натопырив колечко хвоста и бросая быстрый взгляды на нежданных гостей.

– Умница. Он зазря глотку драть не станет, как глупые деревенские шавки.

Машина останавливается рядом с лесником, затуманив его сизой гарью выхлопных газов. Он отмахивается рукой, словно отбивается от целого роя полевых ос. Но даже по заросшему густой, чёрной с проседью бородой лицу так, что и губ не увидать, понятно: хозяин улыбается и рад гостям. На нём длиннополый брезентовый дождевик с капюшоном, в распахе которого видны изрядно поношенные клетчатая байковая рубаха и синие галифе. На ногах обувь из чёрной хорошо выделанной кожи – юфти, с мягкими подошвами и высокими голенищами, перехваченными под коленями узенькими ремешками. На обувку Алесь и обращает внимание, как только вылазит из кабины.

– Мои ичиги пондравились? – Голос у лесника молодой, сочный. Никак не вяжется с внешним обликом замшелого мужика. – Хорошо заплатишь – продам… Здорово, Катерина! – кричит он, заглядывая за кабину, где гостья играет с собакой. Несколько оторопев, Алесь мешкотно достаёт из-за пазухи письмо. Всю дорогу оно обжигало сердце. Тянуло посмотреть. Но мама всегда говорила: нельзя брать чужие вещи и читать чужие письма.

Лесник зажимает листок бумаги заскорузлыми пальцами правой руки, читает. Левая в онемелом полузгибе висло покачивается.

Сквозь пелену облаков пробивается солнце. Лесник, прищурив один глаз, смотрит в небо.

– Однако вы погоду привезли – на вёдро.

– Здорово, Афанасий, – подходит Катерина, – письмецо амурное? Секрет?

– Куда там. От Полинки. Просит мальчонку на время приютить – позаботиться. Что за дело? Мне корысть: живая душа рядом. А то живу как лешак, не с кем словом переброситься. Да и подмогнёт где. Парень, я вижу, свойский. Ну, давай знакомиться. Дядя Афоня.

– Алесь.

– Как-как?

– Алесь.

– Что за имя такое. Девчоночье вроде.

– Девочек зовут Олесями. Это белорусские имена.

– Ладно, – рубит рукой воздух дядя Афоня, – буду я тебя звать Леськой. Не осердишься? А чё сердиться. Меня вон лешаком зовут. Дык хоть как пускай. Хоть горшком, да токо в печь не суют.

Дядя Афоня улыбается глазами. Потом обнимает Алеся.

– Давай я тебя с хозяйством своим познакомлю. Это перво-наперво. Атас! – подзывает он собаку, которая выжидательно сидит в сторонке. – Ко мне!

Собака подбегает. Смотрит на Алеся внимательными глазами.

– Ты присядь, – говорит дядя Афоня. – И позови к себе. Не бойся. Покажи, что ты ровня ему. Если ты хороший парень – сразу признает. Он умный. Его не проведёшь.

Алесь приседает. Атас, навострив чёрные ушки и чуть подрагивая хвостом с чёрным окончанием, обнюхивает его со всех сторон.

– Можно его погладить?

Получив разрешение, осторожными прикосновениями ладони гладит голову лайки.

– Вот и лады, – улыбнулся Афанасий, – раз не отпрыгнул, значит – признал. А теперича другого семейника приманим.

Сунув два пальца в рот, Афанасий трижды пронзительно свистит. Конь поднимает голову и, ускоряя шаг, идёт к усадьбе. Но более призывно продолжительный свист срывает его на крупную рысь.

– Еслиф ишо приложусь, галопом рванёт, – довольный собой хвалится Афанасий.

Конь останавливается рядом с хозяином. Раздувает ноздри и косит глазом на незнакомых людей.

– Как его зовут?

– Кауркой, – Афанасий хлопает ладонью по крупу. – Коней обычно по масти кличут.

Шерсть у Каурки рыжая впрожелть, с того же цвета нависью – хвостом и гривой, заплетёнными в косы.

– Красивый! – восхищенно блестят у Алеся глаза.

– Я его ишо даганом взял. Вырастил, сам объездил. Под седлом ходит и в телеге. Надёжа! На нём хошь пахать, хошь на охоту. Волчару или мишку учухает – не побежит без понужды. В чужие руки не дастся. Ты верхом-то ездить умеешь?

Алесь отрицательно качает головой.

– А дрова колоть? А из ружья стрелять? А рыбу имать? Э-э-э, паря, – трясёт бородой Афанасий и рукой отмахивается, как при разговоре о безнадёжно больном человеке, – совсем ты к жизни не подлажен.