Порог греха

Курц Юрий

Сам Чурилов обитал в пристройке с двумя просторными комнатами и кухней, кирпичной печкой, газовой плитой, электроплиткой, холодильником, электроламповым приемником «Родина», какого даже не было в детском доме. Почти полкомнаты занимала деревянная кровать с горой подушек и подушечек, на которой свободно могли уместиться не менее четырёх человек.

Перед работой на огороде Чурилов не поскупился на обед. Тем, что разместилось на широченном столе, можно было накормить ораву детдомовцев. Исходили аппетитным парком щи в большой эмалированной кастрюле, теснились на глубокой тарелке котлеты с румяной корочкой, в поллитровых стеклянных банках плавали маринованные грибочки и огурчики, на разной формы тарелочках лежали кругляши копченой

колбасы, селёдка, клубеньки молодой картошки, виноград, яблоки и еще какая-то снедь, название которой Алесь не знал. Такого едального изобилия Алесь никогда не видел. От одного запаха у него закружилась голова.

Начать пир Чурилов предложил «с рюмочки под икорочку». Налил в хрустальный бокал водки из хрустального графина.

– Может ты немножко тяпнешь? А? Я в твоем возрасте уже баловался.

Алесь отрицательно замотал головой.

– Тогда начни вот с этого деликатесика. Вилкой с насаженным на ней огурчиком Чурилов показал на вазу с горкой какой-то ягоды. Потом закатисто смеялся, когда Алесь, отправив ложку этой ягоды в рот, жевал и морщился, боясь проглотить.

– Икрища это лососевая, – пояснил Чурилов, – пища генералов и других больших начальников. – Ешь, ешь, сынок. Не стесняйся. Всё ешь!

За бунт в животе гостя он не опасался. Желудок детдомовца это такой котёл, который переваривает даже железные гвозди.

После обеда Чурилов прикорнул на часок на своей кровати-стадионе, Алесь отправился знакомиться с усадьбой.

День выдался солнечным, теплым. Но на северном горизонте проявлялась гряда грязно-серых облаков. Иногда оттуда порывами налетал сквозистый ветер и точно вытягивал их на тайгу. Гряда увеличивалась в размере, набухала чернотой, предвещая ненастье. Большими кругами, приближаясь к усадьбе Чурилова, кружил коршун: лениво взмахивал крылами, зорко высматривал добычу на земле. Алесь не терпел эту хищную птицу. В родной деревне коршун с напористой наглостью воровал с дворов цыплят, случалось чуть ли не из под ног хозяев. По мере его приближения к огороду замолкали птахи, щебечущие в зарослях ракит и черёмух.

Огород Чурилова примыкал к дому. Большая его часть с бугорчатой сиротливостью чернела пустотой. Куча подсохшей уже ботвы напоминала о том, что здесь был посажен картофель. Вторую половину огорода занимали пустые грядки. Только на одной, самой широкой и длинной, зеленели, отдавая желтизной, стрелки лука. По краю огорода у самой городьбы тянулись в два ряда какие-то кусты, с тонкими и длинными ветвями, собранными в жгут и прижатыми к земле железными рогатками. Пока Алесь гадал, зачем это нужно, пришёл Чурилов с охапкой мешковины и двумя лопатами под мышкой.

– Это малина, – сказал он, позевывая и потирая одной рукой припухшее ото сна лицо. – Вот её и будем закапывать.

Кусками мешковины Чурилов укрыл кусты, показал Алесю как нужно набрасывать на них землю. Она была мягкой, податливой, легко садилась на лопату, чем-то напоминая Алесю почву огорода родной деревни, где с мамой и Павлинкой он сажал картошку. Соснула под сердцем печаль, но Алесь придавил её. Еще будет время – насосётся, а сейчас такое ликование во всем теле от работы. Отдыхал Алесь не от усталости, а по предложению хозяина. Тот тяжело дышал и клетчатым платком утирал пот с лица. Когда последний ком земли прихлопнулся на длиннющей могилке мешковых кустов, довольный Чурилов надул утробным воздухом щёки.

– А ты, Алеська, молодчинка. Не ожидал. Думал так, киселек городской, хлюпенький. «Зачем тогда меня на работу приглашал», – хотелось сказать Алесю, но похвала приласкала сердце. Потом Чурилов пошёл «гоношить баньку», а Алеся отправил на озеро «убить время».

Озеро находилось в нескольких десятках метров от дома и скрывалось за сплошной зарослью деревьев и кустов. Оно оказалось большим и просторным, раскинувшимся чуть ли не до самого горизонта. На другом его берегу уже невозможно было заметить человека. Алесь любил воду, особенно

такую, не текучую, спокойную у берегов. Он хорошо плавал, мог так занырнуть в глубину, что с притаённым дыханием больше двух минут не показываться на поверхности. Жаль, вода уже остуденилась и нельзя голяком побарахтаться в ней.

На берегу был сооружен причал из толстых листвяных досок. К нему приткнулось косами пяток дюралевых лодок, прихваченных цепями за большие железные кольца. В крайней из них лежали весла. Алесь отцепил ее, пристроил весла в уключины и напружинил мышцы рук. Намахавшись вёслами до легкой испарины на лбу, свесился за борт. Долго всматривался в непроглядную темень озера, напрягал зрение до тех пор, пока ему не померещилось, что кто-то угрозно тоже пялится на него из бездонной водяной жути.

Алесь лёг на спину на дно лодки и стал смотреть в небо. Небо – вот это да! В него можно глазеть сколько угодно. Оно не надоедает, не пугает и не угнетает мысли, особенно такое, голубое-голубое и чистое. Вот только эта грязная серая вата всё ближе и ближе подползает к солнцу. И порывы ветра всё сильнее и сильнее. В мягкой увалистости закачалась лодка. Алесь присмежил веки.

Белые блескучие барашки чуть передернули волнением озерную гладь, и вдруг в этом ослепляющем серебре огня появилась белая лебедь. Ну точь-в-точь как в сказке Пушкина о царе Салтане. Она плыла с горделиво выгнутой шеей. Вот лебедь взмахнула крылами, намереваясь взлететь. Брызнули водяные искры и в дрожащем серебристом мареве проявился силуэт девушки в белом, как снег, нисходящем до самых щиколоток, одеянии. Такое Алесь видел только на святых мучениках, изображенных на картинках и иконах. С улыбкой на светлом лице девушка шла по волнам к Алесю. «Павлинка! – задохнулся от счастья Алесь. – Сестричка моя!» Но за спиной девушки вскипела вода, поднялась в крутом загибе над её головой, и на самом гребне с теменью озёрной глубины распласталась в разлёте крыльев чёрная птица с загнутым, как дверной запорный крючок, клювом.

«Сестричка моя» – закричал Алесь во всю силу своих легких. – Беги скорее ко мне! Я спасу тебя!» Алесь попытался схватиться за вёсла, чтобы двинуться встречь Павлинке, но вёсла исчезли. Он принялся грести руками. Лодка крутилась на месте. А чёрная птица уже нависала над девушкой, выпустив длинные, отливающие железным блеском когти, и кричала громовым голосом: «Алесь! Алесь! Алесь!»

Он открыл глаза. Освобождаясь от дрёмы, потряс головой.

Чурилов стоял на берегу, звал Алеся и манил его к себе рукой.

– Я оборался совсем, – выговорил он Алесю, когда тот причалил к берегу. – Прихожу, тебя в лодке не вижу. Думаю, не случилось ли чего…Банька готова. Пойдём париться.

Чурилов зачем-то призадержался на огороде и Алесь зашел в баню первым. Она была небольшой, рассчитанной на десяток человек, но уютной. В предбаннике – гладко отполированные деревянные топчаны. Такой же пол. Посредине – круглый стол с электрическим самоваром, хрустальные стаканы, вазы с печеньем и конфетами, бутылки с коньяком и водкой. По стенам на деревянных гвоздях висели березовые веники, белые простыни, махровые полотенца и халаты. Из кармана одного халата свисал белый поясок с красной расшивкой. Он как-то сразу царапнул глаза Алеся, показался знакомым. Рука непроизвольно потянулась к нему. Красные пташки по белому полю. Так вышивала только мама. Рубашки с такими пташками по вороту носил в раннем детстве и Алесь. В голову жарко ударила кровь. Это был поясок Павлинки. В год последней весны, когда они собирались покинуть Родину, мама подарила дочери этот поясок к любимому семейному празднику – дню закликания жаворонков. Обычно мамы и бабушки выпекали из пресного теста этих миниатюрных пташек. Деревенские мальчишки и девчонки, осторожно сжимая их в жарких ладонях, бежали на луг и, вздымая подвысь руки, закликали первенцев весны. В бездонную синь неба неслись их восторженные голоса: «Жаворонки, прилетайте, студёну зиму прогоняйте!»