Порог греха
Шрифт:
Никого из ребят, кроме Алеся, Фаина Иосифовна в изолятор не пускала. С марлевой повязкой на лице Алесь помогал тёте Поле кочегарить печь, чтобы в помещении было тепло, носил сестре еду, книги, сообщал о школьных домашних заданиях. Учебный год заканчивался и ученики уже готовились к экзаменам, которые начинались первого июня. Подолгу сидел у постели. Павлинка нервничала из-за вынужденного прогула в школе. Итак пришлось навёрстывать упущенное на пределе сил.
С молчаливого согласия Фаины Иосифовны лечение Павлинки взяла в свои руки тётя Поля. Порошки и микстуры
Навещали Павлинку и девочки её старшей группы. Смотрели со двора в окно. Корчили забавные рожицы. Но большую часть времени Павлинка проводила в одиночестве. Готовилась к экзаменам. Вечерние часы ей не ограничивали общим отбоем и она отходила ко сну когда хотела. Но в этот вечер, заметив в окно погасшие огни детского дома, тоже выключила настольную лампу и попыталась уснуть. Сквозь медленно обволакивающую сознание дрёму она услышала скрип открываемой двери и чьи-то осторожные шаги. Кто-то подошёл к кровати. Павлинка открыла глаза. Возле неё, оттенённый светом, падающим в окно от дальнего уличного фонаря на столбе, стоял человек.
– Ты уже спишь? – спросил он вполголоса и Павлинка узнала Филиппа Жмыхова.
– Нет… Напугал… Зачем так поздно?
– Я тебе конфеты принёс – «Мишка на севере». Филька положил кулёк на тумбочку, приткнутой к изголовью кровати.
– Твои любимые.
– Откуда знаешь?
– Алеська сказал.
– Днём-то не мог придти?
– Дык не пускают…
– Садись, коли пришёл. Табурет у печки.
Филька нашёл табурет.
– Где взял деньги? Конфеты-то не дешёвые.
Филька тяжело задышал.
– Думаешь украл? – в голосе зазвенела обида. – Я в ресторане, ну, в городе, полы мыл. У них уборщица заболела. Они и дали.
Павлинка нашарила руку Фильки и погладила её.
– Нет! Нет! Что ты. Не обижайся. Ничего я не подумала, спасибо.
Филька наклонился, и Павлинка ощутила его горячее дыхание на щеке. Сердце её тревожно заколотилось.
– Ты может ещё чего хошь? Ты скажи. Я достану.
Павлинке показалось, что Филька хочет поцеловать её. Жар бросился в лицо. Она мягко упёрлась рукой ему в грудь, отстраняя от себя. Филька схватил её руку и сжал в своих ладонях. Они были горячими.
– Я пришёл…Я хочу тебе… У меня предложение…
Филька задыхался. Опустил руку Павлинки, схватил ворот рубашки на своей груди. Судорожно глотал воздух.
– Давай…дружить? – и замер, точно собака на стойке.
Теперь воздух начала глотать Павлинка.
– А мы разве… Мы же друзья и так.
– Ну, да… Конечно… Ты, Алесь, – заторопился Филька, – только я хочу… Как это… Ну, штоб мы ближе были… Штоб я о тебе заботился.
Ах, какая же это мука. Сказать-то надо три слова. Они так и вертятся на языке, так жгут, а вот никак не говорятся. Неужели же Павлинка не понимает?
Павлинка поняла. Не спроста же пришёл Филька ночью. Днём о любви обычно не говорят. Павлинку даже бросило в лёгкий жар от смущения. Глубоких чувств к Филиппу она не испытывала, хотя давно замечала его пристальные взгляды на себе, стремление быть с нею рядом, чем-то угодить. Жаль было Филиппа. Как отказать?
Павлинка погладила его руку: не мучайся, не придумывай слова. Крупная дрожь колотила его изнутри.
– Ты не обижайся, – сердце её билось с перебоями, – ты для меня…как все…как все мальчишки…Я ещё не думала об этом… Это как-то врасплох…Дай мне время подумать.
– Хорошо, – быстро согласился Филька, счастливый уже тем, что Павлинка не отшила его сразу. Она это умеет. Надежда в нём загорелась.
– Хорошо, – повторил он, – я буду ждать. Я хоть всю жизнь буду ждать.
– Чувства они ведь как, – заоправдывалась Павлинка, – они ведь и приходят, и уходят…
Филька взял её руку и прижал к своему сердцу. Оно учащенно билось.
Павлинке сделалось не по себе. Ей и хотелось отнять руку, и не хотелось обидеть Фильку.
– Можно, – попросил он, звонко глотая слюну, – можно я тебя поцелую?
Смутная тревога напрягла её изнутри. По любовным романам она знала, как многое порой может решить поцелуй, особенно в губы. Самый коварный поцелуй. Он распаляет такой огонь, который ничем не загасить. Жалеют потом, что вспыхнули. А уже всё – сгорело. Пепел холодный.
– Давай, – сказала она весёлым голосом, – по-братски. Села на кровати и подставила ему щёку.
Филька, преодолевая дрожь, коснулся её теплыми губами, осторожно, словно боясь обидеть.
– Теперь иди, – спокойно приказала Павлинка, – и больше ночью не являйся. Ещё невесть чего подумают. Сплетничать начнут.
– Хорошо. Я попрошу Фаину Иосифовну…Днём.
Филька пятился к двери.
– С-с-спокойной ночи. – Голос его дрожал и зубы постукивали.
Скрипнула дверь. Затихли быстрые шаги.
Через две недели Павлинка покинула помещение изолятора. У выхода её встретили Алесь и Филька с огромным букетом багульника. Все окрестные сопки уже полыхали малиновым огнём. На берёзах набухли почки. Потеплевший ветерок напоминал о приближении лета. На тумбочках воспитанников детского дома его сигнальными маячками теплились малиновые костерочки.
Волну хорошего настроения сестры и брата подогрел дядя Витя. Он явился с большой сумкой разной фруктовой снеди. Повинился перед Павлинкой: поздно узнал о её недомогании, потому и не приехал раньше.
Дядя Витя сообщил радостную весть: ему разрешили удочерить Павлинку и усыновить Алеся. К Новому году обещали дать двухкомнатную квартиру. Без личной жилищной площади, конечно, не может быть никакой речи об установлении родственных уз. Не поселишь же детей в комнатушке общежития, где бедовал Грудинин.