Порог греха
Шрифт:
«Лесогорск-один», – вслух прочитала Павлинка, когда они подошли к станции. Редких пассажиров, сонливо коротающих время в годении своих поездов, подростки не заинтересовали. Мало ли кто заходит на железнодорожный вокзал по своим надобностям: кто билет купить, кто водички попить из большого цинкового бака с краником и алюминиевой кружкой на цепи, чтобы не стянули, а кто и погреться на длинных деревянных диванах с гнутыми спинками. Окинули взглядами пришельцев, да вещички свои к себе покрепче прижали.
В зале ожидания было три двери: входная, затем направо – в буфет, налево – в комнату милиции, с говорящими об этом вывесками. Но слово «милиция»
Павлинка торопко постучала кулачком в дверь, обитую коричневым кожемитом.
В комнате густо пахло кислым, – неистребимый запах таких казенных помещений, которые часто посещают разные люди, и воздух пропитывается духом перегоревшего табака, алкоголя, грязных ношеных вещей, обувной мази и немытых тел.
За небольшим столом с толстыми квадратными ножками сидел человек с большой бритой головой, в синей шинели, наброшенной на плечи. На ладно пригнанных погонах посверкивали маленькие звёздочки – по четыре на каждом. «Наверное, очень большой начальник», – подумала Павлинка и слегка заробела.
– Здравствуйте, гражданин начальник.
Тот вскинул голову. Сверкнул один кругляш очков. Второй чернел пустотой.
– Ну, для вас я товарищ начальник. Гражданин – это в другом месте. Капитан Грудинин. Виктор Викторович. Можно просто – дядя Витя.
Капитан так же, как и несколько часов назад усатый солдат у эшелона, внимательно оглядел детей, переводя взгляд с одного на другого. Аккуратно одетые, они вызывали определенную предрасположенность к себе, – не бродяги.
– Ну-с-с, молодые люди, с чем пожаловали?
– У нас мама потерялась, – выпалила Павлинка. Голос у неё сразу же дрогнул. И по щекам покатились слёзы.
– Стоп, стоп, стоп, – капитан упружисто толкнул ладонью пустоту в сторону ребят. – Только, пожалуйста, без нюнь. Я вижу, ты девочка уже большая, умная. Возьми себя в руки. Спокойно и обстоятельно расскажи: кто вы, откуда вы, кто ваша мама, где вы её потеряли и когда это случилось?
– Мы с поезда, – Павлинка ладошкой отерла слёзы. – Ну, который вёз переселенцев осваивать новые земли. Мы белорусы. Фамилия наша Штефловы. Мама – Маргарита Рудольфовна. Я – Павлина. А это, – она взяла Алеся за руку, – мой младший брат. Вчера вечером маму вызвали к начальнику поезда. И она… И она не вернулась. А мы утром пошли её искать. А один дяденька солдат у вагона начальника поезда сказал нам, чтобы мы её не искали, и в эшелон больше не садились, а шли в милицию… На станцию… Вот к Вам.
– Понятно, – капитан открыл верхнюю дверцу массивного железного ящика, стоящего справа от него, достал несколько листков серой газетной бумаги и положил их перед собой, готовясь подробнее записать то, о чем говорила Павлинка. Он не припоминал случая, чтобы дети сами приходили в милицию. Обычно их приводили сотрудники. Чаще всего это были мелкие воришки, умыкавшие вещи зазевавшихся пассажиров. Иногда снимали с поездов юных путешественников, сбежавших из дому с неумной жаждой посмотреть на мир огромной страны. Доставляли детей, потерявших в вокзальной сутолоке родителей. Но здесь случай с явно криминальным оттенком. Мать, судя по детям, любящая, заботливая и чистоплотная. Просто так, по прихоти, своих детей не оставит.
– Вы ехали только с мамой? – спросил капитан, снова пристально оглядывая детей. – Без батьки?
– Папа погиб на войне. Он был партизаном. Его убили каратели.
При этих словах Павлинка несколько раз ощутимо сжала ладошку Алеся. Тот понял: молчи, не надо подробно рассказывать об отце, этой тёмной истории с его преследованием и убийством органами энкавэдэ. Он скрывался в белорусских лесах после войны. Мама говорила, что его обвиняют в предательстве, в связях с немцами. И она работала в немецком штабе переводчиком по заданию большевистского подполья. Через мужа передавала сведения руководству партизанским движением. Ей помогал немецкий солдат по имени Карел, который возил на легковушке начальника местной немецкой комендатуры. Маму после войны несколько раз вызывали в милицию. Возвращалась она хмурой, поникшей, с заплаканным лицом. Говорила, надо уезжать отсюда – жить по-человечески не дадут. И в конце сороковых годов они уехали на Украину, к подруге мамы по партизанской работе. Но через полгода их нашли и здесь. И маму снова куда-то вызывали. И она снова возвращалась с землистым от страха и боли лицом. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не умер Сталин. Об этом с радостным восторгом на лице говорил бывший товарищ мамы по борьбе с немцами, командир партизанского отряда дядя Янко, который приезжал в гости после освобождения из тюрьмы, куда его посадили, когда окончилась война. Мама говорила, что его обвинили в провале какой-то важной военной операции. Дядя Янко плакал, пил водку и много курил, постоянно поглаживая правой рукой культю левой – последствие ранения и операции. Он и посоветовал маме уехать куда-нибудь в глубину страны: в Сибирь или на Дальний Восток, как-то спрятаться, раствориться. Как раз началось движение за освоение каких-то целинных и залежных земель. Мама съездила в областной центр и получила разрешение и направление ехать куда-то далеко, аж за озеро Байкал! Алесь видел его на школьной карте.
Поехали они в большом поезде, составленном из больших грузовых вагонов, в котором размещались несколько десятков человек.
– Сами-то откуда будете? – капитан сдвинул морщины на лбу, прицеливаясь пером ручки в бумагу, но так и не решаясь писать.
– Из Белоруссии… То есть с Украины. В Белоруссии мы родились… Жили. А потом в Украину уехали. Село наше погорельское. Голодно было. Колхоз бедный. И мы жили бедно. Мама в школе работала. Она русскому и немецкому языку учила. Мы думали, на Украине легче жить будет.
– И что же?
Павлинка отрицательно покачала головой и вздохнула:
– Ещё тяжелее.
– А как называлось ваше село? – Грудинин воевал на втором Украинском фронте, освобождал немало населённых пунктов. Может быть, фронтовая дорога проходила в местах, где жили эти дети.
– Качки! – охотно ответила Павлинка. – Есть такое на Днепропетровщине. Качки – это утки. Слышали, наверное, такую украинскую песенку:
За город качки плавуть
Коченята крячуть,
Вбоги девки замиж идуть,
А богати плачуть.
– Нет, не слышал, – усмехнулся капитан. А про себя подумал: «Как бы не называлось, ясно одно: в селе такое же опустошение и нищета, как и во всей Украине, да и в Белоруссии… Да всюду, где война прошла». Поэтому ему было понятно стремление людей вырваться за пределы такой жизни, как-то улучшить её. Люди цеплялись за любую возможность и в неистовом желании своём даже срывались с родных, годами насиженных мест, не задумываясь о том, как повернутся обстоятельства в будущем. Надежда подогревала: будет не хуже. Вся страна была в движении. Люди куда-то ехали, искали лучшей доли. А есть ли в этой стране уголок, где эта доля гнездышко свила?