Порог греха
Шрифт:
«Лесогорск-один», – вслух прочитала Павлинка, когда они подошли к станции. Редких пассажиров, сонливо коротающих время в годении своих поездов, подростки не заинтересовали. Мало ли кто заходит на железнодорожный вокзал по своим надобностям: кто билет купить, кто водички попить из большого цинкового бака с краником и алюминиевой кружкой на цепи, чтобы не стянули, а кто и погреться на длинных деревянных диванах с гнутыми спинками. Окинули взглядами пришельцев, да вещички свои к себе покрепче прижали.
В зале ожидания было три двери: входная, затем направо – в буфет, налево – в комнату милиции, с говорящими об этом вывесками. Но слово «милиция»
Павлинка торопко постучала кулачком в дверь, обитую коричневым кожемитом.
В комнате густо пахло кислым, – неистребимый запах таких казенных помещений, которые часто посещают разные люди, и воздух пропитывается духом перегоревшего табака, алкоголя, грязных ношеных вещей, обувной мази и немытых тел.
За небольшим столом с толстыми квадратными ножками сидел человек с большой бритой головой, в синей шинели, наброшенной на плечи. На ладно пригнанных погонах посверкивали маленькие звёздочки – по четыре на каждом. «Наверное, очень большой начальник», – подумала Павлинка и слегка заробела.
– Здравствуйте, гражданин начальник.
Тот вскинул голову. Сверкнул один кругляш очков. Второй чернел пустотой.
– Ну, для вас я товарищ начальник. Гражданин – это в другом месте. Капитан Грудинин. Виктор Викторович. Можно просто – дядя Витя.
Капитан так же, как и несколько часов назад усатый солдат у эшелона, внимательно оглядел детей, переводя взгляд с одного на другого. Аккуратно одетые, они вызывали определенную предрасположенность к себе, – не бродяги.
– Ну-с-с, молодые люди, с чем пожаловали?
– У нас мама потерялась, – выпалила Павлинка. Голос у неё сразу же дрогнул. И по щекам покатились слёзы.
– Стоп, стоп, стоп, – капитан упружисто толкнул ладонью пустоту в сторону ребят. – Только, пожалуйста, без нюнь. Я вижу, ты девочка уже большая, умная. Возьми себя в руки. Спокойно и обстоятельно расскажи: кто вы, откуда вы, кто ваша мама, где вы её потеряли и когда это случилось?
– Мы с поезда, – Павлинка ладошкой отерла слёзы. – Ну, который вёз переселенцев осваивать новые земли. Мы белорусы. Фамилия наша Штефловы. Мама – Маргарита Рудольфовна. Я – Павлина. А это, – она взяла Алеся за руку, – мой младший брат. Вчера вечером маму вызвали к начальнику поезда. И она… И она не вернулась. А мы утром пошли её искать. А один дяденька солдат у вагона начальника поезда сказал нам, чтобы мы её не искали, и в эшелон больше не садились, а шли в милицию… На станцию… Вот к Вам.
– Понятно, – капитан открыл верхнюю дверцу массивного железного ящика, стоящего справа от него, достал несколько листков серой газетной бумаги и положил их перед собой, готовясь подробнее записать то, о чем говорила Павлинка. Он не припоминал случая, чтобы дети сами приходили в милицию. Обычно их приводили сотрудники. Чаще всего это были мелкие воришки, умыкавшие вещи зазевавшихся пассажиров. Иногда снимали с поездов юных путешественников, сбежавших из дому с неумной жаждой посмотреть на мир огромной страны. Доставляли детей, потерявших в вокзальной сутолоке родителей. Но здесь случай с явно криминальным оттенком. Мать, судя по детям, любящая, заботливая и чистоплотная. Просто так, по прихоти, своих детей не оставит.
– Вы ехали только с мамой? – спросил капитан, снова пристально оглядывая детей. – Без батьки?
– Папа погиб на войне. Он был партизаном. Его убили каратели.
При этих словах Павлинка несколько раз ощутимо сжала ладошку Алеся.
Поехали они в большом поезде, составленном из больших грузовых вагонов, в котором размещались несколько десятков человек.
– Сами-то откуда будете? – капитан сдвинул морщины на лбу, прицеливаясь пером ручки в бумагу, но так и не решаясь писать.
– Из Белоруссии… То есть с Украины. В Белоруссии мы родились… Жили. А потом в Украину уехали. Село наше погорельское. Голодно было. Колхоз бедный. И мы жили бедно. Мама в школе работала. Она русскому и немецкому языку учила. Мы думали, на Украине легче жить будет.
– И что же?
Павлинка отрицательно покачала головой и вздохнула:
– Ещё тяжелее.
– А как называлось ваше село? – Грудинин воевал на втором Украинском фронте, освобождал немало населённых пунктов. Может быть, фронтовая дорога проходила в местах, где жили эти дети.
– Качки! – охотно ответила Павлинка. – Есть такое на Днепропетровщине. Качки – это утки. Слышали, наверное, такую украинскую песенку:
За город качки плавуть
Коченята крячуть,
Вбоги девки замиж идуть,
А богати плачуть.
– Нет, не слышал, – усмехнулся капитан. А про себя подумал: «Как бы не называлось, ясно одно: в селе такое же опустошение и нищета, как и во всей Украине, да и в Белоруссии… Да всюду, где война прошла». Поэтому ему было понятно стремление людей вырваться за пределы такой жизни, как-то улучшить её. Люди цеплялись за любую возможность и в неистовом желании своём даже срывались с родных, годами насиженных мест, не задумываясь о том, как повернутся обстоятельства в будущем. Надежда подогревала: будет не хуже. Вся страна была в движении. Люди куда-то ехали, искали лучшей доли. А есть ли в этой стране уголок, где эта доля гнездышко свила?