Портартурцы
Шрифт:
— А сегодня напиши 526-й… О солдатах. Нужно, нужно. Сам же говоришь, порт-артурская осада исключительная и, пожалуй, первая и последняя за существование мира.
Стессель сел за письменный стол и, широко улыбаясь, начал писать:
«Многие геройские части в передовых линиях по семь и даже более дней. Не хвалить вас, а преклоняться надо: молча, без жалоб, вы несете царскую службу».
Стессель, выпятив губы, почесал темя:
— Перехвалишь, будет разложение. Не то. Надо зачеркнуть. Нет, по-другому добавлю.
«Мало, но есть все-таки и такие, которые по третьему дню начинают выказывать и даже высказывать (генерал подчеркнул последнее слово) признаки утомления; помните, что только полное напряжение защитника, от генерала до рядового, спасет крепость, и не заикайтесь более ни о каких утомлениях и переутомлениях, а работайте, пока не ляжете костьми».
— Так-то будет лучше...
— Анатолий Михайлович, обедать, — сказала генеральша, открыв дверь в кабинет.
Стессель плотно пообедал и до вечера спал.
На другой день вечером к Стесеелю пришел генерал Фок.
— Слышали слух, полученный по китайскому беспроволочному телеграфу? — сказал, здороваясь со Стесселем, Фок. — Родился наследник.
Стессель встал, перекрестился и воскликнул:
— Хотя это и неофициально, но приятно слышать. От всего сердца радуюсь и жду подтверждения.
— Будьте уверены, Анатолий Михайлович, — громко сказал Фок. Помолчав немного, он продолжал тише — Вам это на руку. О вас сейчас весь мир говорит. Большие милости летят к вам. Как хорошо, что вы не сдались и не переуступили власть Смирнову.
— Как они там с Горбатовским?
— Пыжатся. Смирнов — джентльмен. Прошел большую высшую школу. Но что в том? Где опыт? В то время как он был ничтожным капитаном генерального штаба, я был уже известным майором. — Понизив голос до шепота, Фок добавил: — А теперь он мой начальник.
— А Горбатовский?
— Надоел мне записками о резервах. Как будто я не вижу… А затем после боя запросил отдых… Устал. А кто не устал? Кто был спокоен в эти дни?
— Но… Он все же предупредил прорыв.
— Как он?! — крикнул на всю комнату Фок. — Это сделали моряки, которых я послал.
— Успокойтесь. Вы иногда впадаете в крайность,
— Я посылаю людей, когда нужно,
— Ладно, ладно. Вот приказ от сего числа, который сильно ударит по Горбатовскому, а потом мы его сунем в резерв.
— Приказ? Интересно… «Есть все-таки и такие, — читал Фок, — которые по третьему дню начинают выказывать и даже высказывать признаки переутомления»… В точку! —воскликнул генерал, — Талантливо, талантливо… Только разрешите, Анатолий Михайлович, напомнить вам, что в приказе нет заботы о солдате. И еще: нужно держать в окопах людей как можно меньше.
— Ах, да. Я с вами вполне согласен. Сейчас, садитесь.
Стессель написал:
«Экстренно. Не исполняют приказ мой о том, чтобы давали людям отдых и достаточно сил. Что же вы думаете, что можно не спать и не ошалеть? Я ведь требую это для пользы дела.
Да и людей в окопах надо держать возможно меньше…»
2
Полковник Рейс принес из штаба пакеты, присланные с севера с нарочными — корнетом Христофоровым и прапорщиком Радзивиллом, прорвавшими блокаду. Стессель дрожащими руками вскрыл их. Фок и Рейс с напряжением смотрели на него. При чтении первых бумаг лицо генерала вытянулось, он несколько раз вздернул плечами:
— Н-да… Ничего в волнах не видно… Все готовятся к наступлению.
Вдруг Стессель отодвинул стул и откинулся на спинку кресла. В правой руке у него трепетала, потрескивая, большая, с размашистыми подписями бумага.
— Вера! Веруся! — крикнул, вставая, Стессель. — Вот, господа, — сказал он дрогнувшим голосом. — Милость от гусударя императора.
— Кому? — воскликнул Фок и Рейс.
Вошла генеральша.
— По случаю рождения наследника я порадован генерал-адъютантом, а полковник Семенов флигель-адъютантом. Вот видишь, Веруся, как ты и говорила.
Генеральша, прислонившись к мужу, тихонько толкнула его в бок.
— Ну да, вот видите, не ожидал, — закончил Стессель.
Фок поморщился и отошел к окну, вынул платок, высморкался. Неотвязная мысль мучила его: «Никто, кроме этих двоих. Стессель во главе. Тут иначе и быть не могло, но каким чудом попал Семенов?» — Фок еще раз вынул платок и долго мял его.
— Генерал Никитин идет. Какой нюх у людей на новости, — засмеялся Фок.
При появлении в гостиной генерала Никитина Фок оправился от волнения и, приблизившись к Стесселю, взял его за руку:
— Государь император оказал большую честь и милость артурскому гарнизону, назначив вас, начальника укрепленного района, своим генерал-адъютантом, то есть особой, приближенной к нему. Через вас он будет передавать свою волю не только войскам, но и всему русскому народу… Этой милости войска удостоились благодаря своей героической славной службе и вашим личным качествам. Да, да. Я об этом везде и всюду буду говорить.
Появилось шампанское. Случайные гости пили и целовали ручки Вере Алексеевне. Послали за полковником Смирновым. Фок оживился и непрестанно говорил:
— Наши солдаты показали чудеса стойкости и храбрости.
— Представьте себе, и матросы, — вставил Никитин.
— Это все потому, что они в августовских боях столкнулись с врагом впервые.
— Вы, ваше превосходительство, отрицаете закаленность солдата?
— Но по-настоящему лучше бьются свежие войска. У них не испорчены нервы, им не очертела и любопытна боевая обстановка. Что такое закаленность? Отчаяние, последние прыжки подраненного зверя. И японцам эта штука известна. Что мы читаем в найденных на убитых японских офицерах письмах? У них одна просьба: не посылайте старых, обстрелянных солдат. Редкий, видевший в глаза смерть, хочет с нею снова встретиться.