Портартурцы
Шрифт:
Внизу затрещал пулемет. Во вражеских траншеях раздалась команда и частые залпы… Часть наших стрелков, отстреливаясь, залегла, другие продвинулись вперед и приняли на штыки наступающих японцев. Форт открыл ружейный и артиллерийский огонь. Враг начал приходить в себя и напирал. Смельчаки перескакивали через груду тел, бросались к колодцу, но, сраженные пулями и штыками, падали.
Наши саперы бросали в колодец и зачатки галерей патроны. Грохочущие звуки взрывов в ямах послужили охотникам сигналом к отступлению. Подхватив смертельно раненного Марченко и одного убитого стрелка, солдаты, отстреливаясь, скрылись в темноте.
Марченко лежал на носилках в офицерском каземате. Тусклая лампа освещала печальную картину. Около раненого кучкой стояли офицеры. Фельдшер заканчивал перевязку. Полы расстегнутой шинели раненого висели, грязная рубаха, завороченная кверху, лежала жгутом поперек высокой волосатой груди. На животе темнела окровавленная повязка.
Богатырь Марченко тяжело дышал и перебирал пальцами. Лицо без кровинки, глаза закрыты, борода вскинута кверху.
Ждали доктора. У изголовья Марченко лежала телеграмма, в которой высшее начальство поздравляло его с первым действительным офицерским чином поручика.
Марченко так и не узнал об этой телеграмме… Прибывший доктор тихо сказал:
— Готов, богатырь, отвоевался…
3
Генерал Кондратенко расспрашивал солдат и саперов о результатах вылазки.
— Там есть японская подкопная работа, ваше превосходительство, — отвечал сапер Рахчеев. — Ход под гору, а над ним блиндаж… В блиндаже огонек. Ефрейтор Трифонов и я бросили туда бомбочки…
— Молодцы! — сказал Кондратенко и глубоко задумался. Он не слышал выкрика Рахчеева: «Рад стараться, ваше прев-ство». Взор его был обращен в угол каземата мимо плеча вытянувшегося перед ним сапера. Прошла томительная минута молчания. На форт упал снаряд, стены каземата сотряслись, лампа мигнула...Поднялась ружейная стрельба… Генерал не дрогнул, не шевельнулся. Тишина каземата и неподвижность начальника словно тисками сдавливали грудь Рахчеева.
У него вдруг заболела нога, которую он ушиб во время вылазки… Кто-то кашлянул, и Кондратенко, вздрогнув от неожиданности, перевел взор на остолбеневшего перед ним солдата.
— Поздравляю тебя и товарищей с георгиевскими крестами. — И снова полезли в голову мучительные мысли: «Как это все бестолково, а главное, поздно. Вот новые жертвы! Прекрасный был человек Марченко. Редкая натура… Спокойный и вместе с тем деятельный… Он из гущи народной… Много их таких… Вот еще полуграмотный ефрейтор Егоров… Разве мы их знаем… Какая неизмеримая сила таится в них? Дать бы им настоящее дело… Пока держится Артур, наши неудачи на севере нельзя еще считать особенно унизительными, Но какой будет ужас, если мы бесславно в одну из атак потеряем крепость!.. Дикая резня… Флот уже погиб, а с ним и все наши надежды, наша гордость. Мы биты. Рассчитывать на выручку бессмысленно… Чтобы держаться, нет средств… Поражения здесь и там принимают отвратительные для нашего достоинства размеры… Надо бы Петербургу начать мирные переговоры, которые до падения Артура могут установить условия, не столь унизительные для народного самолюбия, чем после полного разгрома. Да, там должны одуматься. А здесь?.. Здесь только упорная оборона крепости, не щадя своей жизни!»
Рахчеев забыл про усталость, про боль в ноге. Он придвинулся к Кондратенко на полступни и, вытянувшись насколько мог, проговорил:
— Покорно благодарю, ваше прев-ство!
— Ладно, ладно… — Поза сапера показалась Роману Исидоровичу неуместной, дикой… Мускулы его лица дрогнули, глаза увлажнились. Он положил руку на плечо солдата и поцеловал его.
4
Кроме Марченко, погиб во время вылазки унтер Плотников.
— Как же так случилось? — спрашивал Рахчеева солдат Сверчков.
— Подстрелили. Сразу после сигнала он пополз к часовому, а тот сразу — бах… И меня хотел заколоть японец проклятый! Да спасибо товарищам, не допустили… А Плотников лежит недалеко… Там японцев не бывает.
— Как же так бросили его?
— Знаешь, какой строгий приказ был — только раненых выносить велели. А мертвые — бог с ними. Там, тут… Везде, одна земля…
— Все же неладно. Где это случилось?
— Слева. А ты сходи к нашему поручику, поговори с ним.
Сверчков прошелся вдоль левого фаса, заглядывая в бойницы. Поручик Злобинский обходил форт.
— Ты что здесь делаешь?
— Так что приглядываю лазутчиков ейных. И еще, ваше благородие, — Сверчков замялся. — Как же это так: наш убитый унтер Плотников совсем недалеко вот здесь брошен… Дозвольте вылазку. Я его притащу.
Злобинский опешил. Сверчков был самым, если можно так выразиться, дрянным солдатом. Стрелки часто высмеивали его трусость.
— Нельзя. Запрещено мертвых приносить и вылазки за ними делать.
— Дозвольте, ваше благородие. Мы с ним товарищи были.
— Побуждение твое, Сверчков, похвально, но вылазки не смей делать. Да смотри осторожней у бойниц. Помни о пулемете, который нет-нет да и пустит струю пуль вдоль бойниц.
Сверчков вернулся в казарму и лег на нары. Было около пяти часов утра. Все, успокоившись, заснули. Не спалось только Сверчкову. Перевернувшись раза два с боку на бок, он поднялся с нар, подтянул поясной ремень, взял винтовку.
«Сначала еще немного присмотрюсь, а уж потом…»— подумал Сверчков и вышел из каземата.
В этот день на рассвете было спокойно. После тревожной ночи враг безмолствовал. Поручику Злобинскому страшно хотелось спать. Чтобы пересилить дремоту, он ходил по казарме и часто проверял посты. Часовые держались настороже. Злобинский пробовал, крадучись, захватывать их врасплох, но это ему не удавалось.
Поручику показалось странным положение тела стрелка у бойницы. Он подошел ближе.
— Спит… Ну да спит… Ах, мерзавец!
Солдат склонился налево. Под правой мышкой у него была винтовка, которую он плотно прижал к себе. Голова лежала чуть ниже отверстия.
— Эко, как дико улегся.
Злобинский подкрался сзади и дернул стрелка за воротник, чтобы убрать его голову от отверстия. Солдат упал навзничь и раскинул руки. В его голове между черными курчавыми волосами проложили себе дорогу две тоненькие кровавые струйки.
Это был Сверчков. Смерть его среди офицеров и солдат оставила тяжелое впечатление. Спустя час Сверчкова понесли хоронить. Офицеры, стоя у мостика, горячо обсуждали происшедшее. Злобинский стоял, понурив голову. Комендант форта на минуту остановил носилки и сказал, обращаясь ко всем:
— Надо быть осторожным и не обижать людей незаслуженными насмешками. Сверчков оказался примерным солдатом и человеком высокой души.
Глава девятая