Портартурцы
Шрифт:
— Досталось нам сегодня от Стесселя… Вот хам! Какая мерзкая туша!
Гости и жена удивленно посмотрели на Инова.
— Копаем мы сегодня ход сообщения через дамбу в Новый город. Работаем усердно, не оглядываясь, чтобы скорее кончить опасное поручение. Вдруг слышим: «Сволочи, прохвосты, пьяницы, кто у вас распоряжается?» Старший вышел вперед. «Почему честь не отдаете?» — «Виноват, ваше превосходительство, работали и не заметили». — «Самовольничать? Я вас пороть буду без устали!»
Инов вздохнул:
— Свиноподобное ничтожество. Люди работают, гибнут, а он, объевшись поросятины, с жиру бесится.
— Можно? — в дверь постучались. Вошли новые гости: доверенный фирмы «Чурин и К°» и служащий банка.
— А вот еще наши дружинники, — сказал, улыбаясь, Инов.
— Слышали? Иностранные корреспонденты были японскими шпионами, а Стессель и Стесселиха угостили их шикарным обедом, — начал рассказывать доверенный.
— А затем их водили по крепости, потом отпустили… Вот какие у нас разини! — вставил служащий банка.
— В чем дело? Я что-то слабо об этом наслышана, —сказала хозяйка.
— Случай очень интересный, — начал Пылов. — Чете Стесселей нужна всемирная реклама, вот они и ухватились за иностранных гостей. В первой половине сентября на рейд, в вельботе под французским флагом, приплыли два человека. На «Пересвете» их накормили, а затем направили под конвоем в штаб крепости. Прослышав об этом, Стессель послал адъютанта, который и увел их к нему на квартиру. Между прочим, они привезли ужасающую весть! Куропаткин разбит у Ляояна и отступил к Мукдену.
— Не может этого быть! — воскликнул доверенный.
— Ложь, ложь, ложь! Панику нагоняют, — поддержал его служащий банка.
Лейтенант сидел понурив голову. Вошла Валя. Поздоровавшись, Пылов продолжал:
— Теперь напрашивается вопрос — что это за корреспонденты и как они прибыли в Артур? Кто их знает?.. Прибыли на парусном вельботе из Чифу… Не спустили ли их японцы с крейсера или миноносца?.. Пусть-де разведают, чем мы тут дышим… На море было порядочное волнение, а они вдруг явились на вельботе… Очень, и очень подозрительно… Но Стессель полон любезности к ним. Он поручил адъютанту штаба, кажется, штабс-капитану Колесникову, знающему иностранные языки, показать иностранцам город. Что-то невероятное! Уважаемый всеми мсье Тардан уверяет, что один из них несомненно француз. Но этого слишком мало, чтобы им доверять! На другой день у генерала Стееселя чествовали иностранцев богатым ужином. Все это, конечно, для того, чтобы те возвестили всему миру приятные, рекламирующие Стесселя, известия. Всего интереснее то обстоятельство, что корреспонденты вечером шествовали на ужин в сопровождении вновь испеченного флигель-адъютанта полковника Семенова.
В разгар пиршества к Стесселю приехал комендант крепости. Его любезно пригласили к столу, но он заявил Стесселю, что этих господ следует не чествовать ужином, а арестовать. Услышав такое заявление генерала Смирнова, Стессель схватился за голову и решил немедленно замазать ошибку. Вот его экстренный приказ № 663:
«Вчера, 15 сентября, в Артур из Чифу прибыли два корреспондента иностранных газет — французский и немецкий. Были они спущены на берег в порту без тщательного осмотра бумаг. У них имеются консульские удостоверения, но нет официального разрешения из штаба армии быть военными корреспондентами. Прибыли они, разумеется, чтобы пронюхать, каково настроение в Артуре, так как в одной газете пишут, что мы уже землю едим, в другой, что у нас музыка играет и мы ни в чем не нуждаемся. Продержав их сутки при штабе корпуса под надзором офицера, я предписал начальнику штаба произвести осмотр бумаг их, так как они прибыли без вещей, а затем немедленно выселить из крепости, так как я не имею данных разрешить им пребывание здесь: и без того в иностранных газетах печатается всякий вздор, начиная от взятия Порт-Артура и до отступления генерал-адъютанта Куропаткина чуть ли не до Харбина. А ведь у нас известно, как делается: мы первые всякой газете верим, будь там написан хотя видимый для всех вздор, например, что Куропаткин отошел куда-то, а когда посмотришь это расстояние, то видно, что надо в два дня сделать 150 верст. Но наши умники все-таки верят, потому — в газете написано, да еще в иностранной. Впредь прошу портовое начальство отнюдь никого не спускать на берег без разрешения коменданта крепости или, разумеется, моего, и без тщательного осмотра документов. Коменданту же предлагаю организовать это дело».
— Вы понимаете? — продолжал Пылов. — К чему нам такие сказки, такая ложь? Приказ, судя по стилю, писан не без участия дражайшей Веры Алексеевны. Из приказа получается, будто портовое начальство и комендант виноваты в радушном приеме Стесселем каких-то авантюристов…
— Ну а что с корреспондентами? — спросил Инов.
— Корреспондентов вывезли обратно в море. С наших наблюдательных постов сообщили, что к джонке подошел японский крейсер…
— Я видела их в нашем госпитале. Ничего, произвели приятное впечатление, — сказала Валя.
— Для шпионской деятельности, Валентина Модестовна, выбирают людей особенно миловидных, — заметил лейтенант. — Вообще у нас в Артуре разведка поставлена очень плохо. Я познакомился недавно с подпоручикам Круминым, который прибыл в Артур 25 января. Интересуясь крепостью, где ему придется работать, он бродил по ее окрестностям. Уже 27 января он столкнулся с интересным явлением: на Ляотешань верхом проехали японец и китаец. После нападения на Порт-Артур Крумин вспомнил этот случай и пришел к заключению, что японцы прекрасно подготовились к войне на Квантуне и что у них хорошо организовано шпионство. Чтобы проверить правильность своих мыслей, Крумин начал всесторонне обследовать Ляотешань. Он нашел овраги, застроенные кирпичными сараями, не имеющими никакой практической сельскохозяйственной или другой цели. Ему стало казаться, что они сделаны по указанию японских агентов, свободно проживавших в Артуре до начала военных действий. Он сообщил о своих наблюдениях старшим офицерам, но его высмеяли. Лишь подполковник К. одобрил некоторые его соображения. Крумин заикнулся, что на Ляотешане следует установить тяжелые орудия на высших пунктах кряжа. На него прикрикнули и предложили не заниматься делами, не входящими в его компетенцию. Подпоручик не унимался. На многих вершинах Угловых и Волчьих гор, которые могли служить хорошими наблюдательными пунктами, он нашел гнезда, сложенные из камней. Снова возникли сомнения. Написал своему полковнику. Тот обещал доложить Кондратенко, но все опять где-то застряло. Тогда Крумин послал рапорт коменданту крепости. Дело сразу двинули, но было уже поздно.
— Достойный офицер! — воскликнул Пылов.
— Но их было мало, — уныло сказал лейтенант. — Скажу откровенно, — мы, моряки, жили чрезвычайно беспечно. Корабль, а затем берег для пьянки — вот и все. У нас не было ни одной сухопутной экскурсии на возвышенности Квантуна, которые нам теперь приходится обстреливать, и даже на Ляотешань, через который нас пощипала японская эскадра.
— У меня создается такое впечатление, что нас, огромную страну, все же побьет маленькая Япония. Но почему? — оглядывая всех присутствующих, произнес служащий банка.
— Причина в том, что только сейчас подчеркивал Вячеслав Иванович, — ответил Пылов. — Мне хочется привести вам один пример. Что делает охотник, желая поймать или убить хитрого, сильного и огромного зверя? Он изучает его повадки. Ловки тигр и лев, но их все же убивают. Могуч слон, но его ловят. А чудовищного кита промышляют с небольшой шлюпки ручным гарпуном. Мы сейчас в роли косолапого мишки, которого выгоняют из берлоги, чтобы пристрелить. Суммируя слухи, можно с уверенностью сказать, что наша Северная армия ворочается, как неуклюжее животное, а неприятельская делает на нее наскоки. Бой под Вафангоу проигран, эскадра 28 июля вернулась в Порт-Артур, от Ляояня отступили, почти все редуты отдали, на гласисе второго форта с первых дней засели враги. — Пылов безнадежно махнул рукой и умолк.
Лейтенант Добрушин приходил к Иновым ради Вали. Еще находясь в госпитале на излечении, он понял, что она, несомненно, исключительная и обаятельная девушка, и решил сделать ей предложение. В нее был страстно влюблен доктор госпиталя; Добрушин видел, как мучительны Вале его ухаживания, так терпеливо она сносила их… И оттого, что девушка была одинаково мила со всеми, Вячеслав Иванович не решался заговорить с ней, хотя его чувство крепло с каждой встречей.
Добрушин слыл храбрым, отважным моряком. Он проявлял инициативу, ища новых приемов обороны крепости. Его называли красавцем. Высокий, стройный, он всегда смотрел прямо в глаза собеседника и при этом мягко улыбался.