Портартурцы
Шрифт:
— О Лыкове новости интересные, — вспомнил Инов.— Он ранен, в плечо, отрастил бороду и ведет самую что ни на есть солдатскую жизнь. И несмотря на это, его имя связывают с одной из сестер милосердия. Говорят, он не отходит от нее и выполняет малейшие ее желания.
— Удивляюсь! В этом аду, когда на твоих глазах тысячи страдальцев не находят себе места от боли, как еще можно говорить о своих чувствах?! Я бы истерла в порошок таких эгоистов, — вспыхнув, проговорила Валя.
Добрушин съежился и кашлянул.
— Ты не горячись, голубушка. Александр Петрович помогает ей найти возлюбленного, ради которого она пробилась перед перерывом пути в Артур.
— Интересный случай, — отозвался Пылов.
Лейтенант приподнялся со стула и, глубоко вздохнув, спокойно спросил:
— А что вы скажете в данном случае, Валентина Модестовна?
Валя несколько секунд молчала, не спуская взгляда с Добрушина:
— Ее поведение вполне оправдано: они слюбились еще до войны… Но сейчас не время для предложений, а тем более для свадеб. Все наши стремления должны быть сосредоточены на одном — как отбиться от врага.
Вячеславу Ивановичу снова стало неловко. Гости собрались уходить, и он вышел вместе с ними.
— Исключительная девушка Валя, — сказал Пылов. — Если бы все так думали… Собственно, она неправа. Мне кажется, она обманывает себя. Любят и влюбляются, не справляясь заранее об условиях. Другое дело браки… Жениться в такое время на самом деле неудобно. Можно и обождать.
— А вы слышали, как два старика покупали бывшую шансонетку? — спросил служащий банка.
— Если это не длинно, то расскажите, пока нам по пути, — сказал лейтенант.
— Есть в Порт-Артуре два господина в очень почтенных чинах. У них, к тому же, много свободного времени и крепкие блиндажи. Начали они ухаживать за этой шансонеткой, теперь добровольной сестрой милосердия. Та, видно, не дура, оценила себя в шесть тысяч рублей. Один из сановников, говорят, семейный, стал торговаться и предложил три тысячи. Второй же без рассуждения выложил шесть тысяч.
— Да, да. С этими шансонетками много неприятностей в госпиталях. Многие из них настолько опустились, что не могут, несмотря даже на окружающие их страдания, стать нормальными людьми, — сказал Добрушин.
— И знаете, эти женщины, при их плохой работе, получают награды скорее, чем истинные работницы Красного Креста.
— Ах, много среди них психопаток! — воскликнул Пылов. — Есть здесь добровольная сестра Ракетова, из законных жен. Ее наградили медалью, а она ходит и возмущается: «Зачем-де в то же время награждена и Акулька Сомова?» Если бы это не высочайшая милость, она отказалась бы от награды. Какое самомнение и эгоизм! Не могут люди сделать взятое ими на себя дело без ужимок. Может быть, и на самом деле эта Акулька — сволочь: может быть, на самом деле, в то время как мадам Ракетова делала на позиции перевязку раненому, Сомова прогуливалась с адъютантом, делала ему глазки и улыбалась… Пусть так. Но к чему об этом говорить, да еще в связи с полученной медалью?
— Я вам расскажу случай, происшедший на моих глазах с одной из добровольных сестер милосердия, — предложил доверенный. — Был я несколько дней санитаром. Принесли мы с Высокой тяжелораненого. Одна из сестер, с кафешантанных подмостков, подошла к нам. От нее попахивало коньяком: «Тяжелораненый? Подождите, я сейчас». Смотрим, возвращается с вином и папиросами. «Ничего, пустяки, все залечим, — затараторила она.—Закурите… Подкрепитесь винцом… Много поди японцев пошвыряли под откос?» Один из нас заметил: «Это очень серьезно раненный и ему не до разговоров, его скорее нужно перевязать… Ему ни папирос, ни…» — «Прошу замолчать и не вмешиваться не в свое дело. Вы хотите, чтобы я заявила о вас старшему врачу? Говорю, нужно дать ему вина — и дадим». — «Не сумеете. У него же осколком снаряда снесло половину лица!»— «Ах, вы еще смеетесь…» Как раз в это время подошли госпитальные санитары, чтобы унести раненого в операционную. Взялись за него, а он уже готов. Тут только сестра сконфузилась…
2
Валя легла спать, но никак не могла уснуть. Ей стало вдруг жаль Вячеслава Ивановича. И не потому, что он ей нравился, а за ту неловкость, которая почувствовалась после ее слов. Он много перестрадал, и с ним нужно было бы быть поласковей… Но это невозможно. Сейчас же пойдут рукопожатия и многоожидающие взгляды. Все они на войне. Могли бы обождать конца… Вернуться на родину… Неужели там нет достойных девушек?..
Валя повернулась на другой бок к стене:
«Можно же не думать некоторое время об устройстве личного счастья? А я? Я же все время думаю о Тихоне? Да, но это никому не мешает… Впрочем, я часто становлюсь рассеянной… Узнать бы, где он, взглянуть бы разок. Как он здесь? Что он делает? Милый, он меня, может, и не любит, но я люблю его…»
Глава десятая
1
Вылазка 7 октября определила место и примерное направление японских минных работ. Но еще до вылазки решено было вести от головного капонира контрминную галерею, чтобы предупредить замыслы японцев по взрыву форта. Вообще, на всех долговременных укреплениях полагалось иметь контрминные галереи.
Подземные работы нервировали гарнизон форта. Выходило, что защитники этого бетонированного мешка доживали последние дни, и не завтра, так послезавтра от легкого нажима кнопки неприятельским сапером все должны взлететь на воздух.
Капитан Резанов стал ворчливее:
— Крепости никогда не оправдывали своего назначения, — выкрикивал он в офицерской казарме. — При современной технике и дальнобойных тяжелых орудиях нужно иметь где-то вдали от главной базы укрепленную линию, что-то вроде Киньчжоуской позиции, но, понятно, хорошо выполненную. Через такую линию трудно перескочить врагу, ибо она неуязвимыми и незаметными путями была бы связана с базой. Сиди теперь в этом каменном ящике сложа руки, а под тебя подкапываются…
Молодой минный поручик Рейнбот поспешил утешить коменданта форта:
— О, нет! Я их взорву раньше.
— Дай тебе боже!
Поручик Рейнбот, черноусый, с глубоко сидящими глазами на маленьком, почти женском лице, был добрейший человек. Не снимая шинели, при шашке и револьвере проводил бессонные ночи на жестких нарах бок о бок с солдатами.
Саперы долбили скалу уже около месяца. Они сделали отверстие, через которое с большим трудом, спотыкаясь о неровности пола, мог пройти один человек. В сутки два сапера продалбливали в скале расстояние не более аршина длиной.