Портрет баронессы Зиммерштадт
Шрифт:
Я медленно, как всегда это делал, раздел его, любуясь его телом, белевшим при свете свечи. Освобождая его от нижнего белья, я начал было покрывать поцелуями его живот, но он отстранил меня.
– Нет, в ту ночь было не так. Он не целовал меня. Наоборот, он меня ненавидел... Но сначала я расскажу небольшую предысторию...
Он лёг. Я по его знаку устроился рядом.
– Видишь ли, Джеки, до той ночи, которую я провёл здесь с молодым графом Оливером, я вообще ни с кем не делил ложе. Я был девственно чист, если не считать, конечно, дрочки. Женщины меня не привлекали. Я заглядывался на некоторых парней из моего колледжа, но дрочил в основном на изображение полуголого святого Себастьяна из иллюстрированного журнала. На картинке он стоял, пронзённый стрелой, лицо было перекошено от боли. Это меня возбуждало. Я кончал с мыслью, что это я причинил
Как-то раз я проходил пустырём мимо тюрьмы. Там в это время кого-то пороли. Из узких окон слышались крики. Я не мог заглянуть в окна, потому что они были высоко, но мне и криков хватило, чтобы я возбудился. Крики походили на завывание, в них чувствовалась настоящая боль. Вокруг никого не было, и я схватился за свой напрягшийся пенис. Я живо вообразил себе человека, залитого кровью, как он дёргается в предсмертных судорогах, и сперма захлестала из меня фонтаном. Потом я приходил сюда ещё несколько раз, чтобы подрочить под крики.
Однажды я вот так стоял под окнами тюрьмы и дрочил, как вдруг до меня кто-то дотронулся. Я от неожиданности чуть не упал. Рядом стояла девушка, примерно моего возраста или немного младше, с миленькой мордашкой, одетая как настоящая леди. Она смеялась, глядя на меня, а я был смущён до дрожи в коленках. Оказалось, она уже давно наблюдает за мной. Мало того, она видела меня здесь не один раз. Она поспешила успокоить меня, сказав, что никому ничего не расскажет, и что ей самой нравится слушать вопли преступников.
Клелия, так её звали, была дочерью судебного надзирателя, в обязанности которого входило присутствовать при исполнении наказаний. На экзекуции он частенько брал с собой дочь, считая их лицезрение весьма полезным для воспитания. Клелия без труда уговорила его позволить и мне посещать тюрьму. Мистер Трейси с добродушной улыбкой потрепал меня по щеке и сказал, что мальчишкам особенно важно знать, что бывает при нарушении закона. Это сделает их послушными и даст урок на всю жизнь.
Как ни странно, урок я действительно получил на всю жизнь, только не тот, который имел в виду добрейший мистер Трейси. Те тюремные порки усилили и закрепили во мне желание наслаждаться мучениями и видом крови. С тех пор я думал только об этом, только этого и желал.
В зале для экзекуций мы с Клелией скромно садились у стены и смотрели, как тюремные служители привязывают осуждённого к скамье, как входит палач, одетый в чёрное, как он не торопясь готовит плети. Глядя на вздрагивающее под ударами полуголое тело, покрытое кровавыми рубцами, я испытывал восторг, смешанный с сильным сексуальным желанием. Едва выйдя из тюрьмы и уединившись в кустах, я сразу начинал дрочить, настолько был возбуждён.
Наконец наступил долгожданный день, когда мы с Клелией удостоились чести присутствовать при порке кнутом. Это был один из видов казни, который применялся для особо закоренелых преступников. Для нас с Клелией не было зрелища более захватывающего. Длинный широкий ремень, который палач держал за рукоять обеими руками, был обмотан проволокой с крючками. Ремень с разлёта опускался на спину и крючки впивались в кожу, после чего палач, не снимая ремень со спины осуждённого, медленно тянул кнут на себя. Кожа, раздираемая крючками, рвалась и слезала, кусками сдиралось мясо, обнажались кости. Первый же удар оставлял глубокую рваную рану от плеч до ягодиц. Таким ударом можно было убить сразу, но мистер Трейси приказывал палачу не слишком усердствовать, чтобы дать нам с Клелией полнее насладиться зрелищем заслуженных страданий. Поэтому после десяти положенных ударов осужденный был ещё жив, но бился в предсмертной агонии и часы его, если не минуты, были сочтены.
Всегда чем-то занятый, мистер Трейси сразу уходил, а мы с Клелией оставались досматривать представление. Смерть осуждённого устанавливал судебный доктор, но он появлялся через час после экзекуции, а то и позже. Пользуясь моментом, мы подходили к самой скамье, на которой лежал умирающий. Палач развязывал его. Я протягивал палачу какие-то мелкие деньги, и он по нашей просьбе переворачивал умирающего на спину. Нам хотелось видеть его искажённое болью лицо и всё его голое тело.
Палач уходил, оставив нас с умирающим наедине. Тот уже ничего не соображал. Он сам и скамья под ним были в крови, и нам с Клелией приходилось соблюдать осторожность, чтобы не испачкаться в ней. А не испачкаться было трудно, потому что мы трогали агонизирующее тело руками,
Я и потом, когда вечером или утром дрочил в постели, вспоминал его. Я представлял, как трусь об него пенисом, зажимаю его ноздри, давлю на глазные яблоки, царапаю щеки. Фантазия моя разыгрывалась. Я воображал, что это я убил его, что это я искромсал его ножом, и оргазм наступал стремительно.
Однажды Клелия сообщила мне, что тюремный врач, осматривая очередной труп, нашёл на его лице сперму. Он списал это на извращённый нрав палача, которому незамедлительно сделали выговор. Я пообещал палачу быть аккуратнее и заплатил ему вдвое больше. Тут мне помогла Клелия. Теперь каждый раз, когда я спускал на лицо умирающего, она своим белоснежным батистовым платочком вытирала мой испачканный пенис и им же утирала лицо мужчины, стараясь не оставить на нём сперму. Для следующего раза она брала другой платочек. Платки она не мыла и в таком перепачканном виде хранила где-то у себя. Со временем у неё набралась целая коллекция перепачканных кровью и спермой платков. На каждом она вышивала имя осужденного и первую букву его фамилии.
Иногда осуждённые умирали слишком быстро. Я даже не успевал толком подрочить на них. Их лица стремительно синели, а губы - чернели. Вид мертвецов казался мне отвратительным и не вызывал во мне желания. Мне даже смотреть на них не хотелось, зато Клелия с удовольствием теребила пальчиками обмякшие пенисы.
Всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Мистер Трейси получил назначение в другой город, и наши с Клелией визиты в зал экзекуций прекратились. Перед расставанием она подарила мне испачканные платочки. Их тридцать две штуки. Они до сих пор хранятся у меня. Некоторых казнённых, чьи имена на них вышиты, особенно молодых, я помню до сих пор, настолько они меня возбуждали. Я дрочил на платки с их именем, воображая, что дрочу на лица.
Два с небольшим года минуло после расставания с Клелией, и я испытал новое потрясение, только совсем другого рода. Я влюбился. Это была настоящая любовь, внезапная, сильная и безответная. Она закончилась страшной трагедией, которая совершила переворот в моей душе и раскрыла мне глаза на мою истинную суть. Я по-настоящему понял, что мне нужно.
Графа Оливера Фрайхарта я впервые увидел на лодочных катаниях, и его образ сразу врезался мне в сердце. Конечно, я немедленно стал искать повод встретиться с ним. Я тогда был студентом колледжа, а он уже закончил обучение и поступил на службу. Он был старше меня на шесть лет. Но он был настолько красив, что я думал только о нём. Я прилагал самые изощрённые усилия, чтобы втереться к нему в доверие, и мы скоро сблизились, а потом и сдружились. Характер у Оливера был лёгкий, немного взбалмошный, но, что всего обиднее для меня, ему нравились женщины, только женщины. Он настолько привязался ко мне, что я стал наперстником его любовных тайн. Вокруг него постоянно увивались женщины. Он быстро сходился с ними и так же быстро расставался. Он рассказывал мне подробности свиданий, а я слушал и страдал от любви к нему, но, конечно, не мог в этом признаться. Для меня наслаждением было стоять рядом с ним, слышать его голос, ловить его дыхание, касаться его руки. Нередко я затевал с ним дружескую возню только для того, чтобы почувствовать тепло его тела.
Поскольку мы почти всегда были вместе, красотки уделяли внимание и мне. Чтобы не вызвать подозрение у Оливера, я принимал их ухаживания и ходил на свидания. Часто я провоцировал Оливера на разговоры о женских прелестях, потому что при этом он всегда возбуждался. Однажды, когда он рассказывал о своих поцелуях с некоей маркизой, я как бы в шутку погладил рукой его вздыбленный пенис под тканью штанов. Оливер сразу извлёк его и показал мне, чтобы продемонстрировать, какой он у него крупный. Я тотчас стал его дрочить и быстро довёл до оргазма. Но это было только однажды. Оливер, видимо, устыдился столь откровенного проявления своей чувственности, и в другой раз деликатно отклонил моё поползновение повторить совместную дрочку.