Портрет в коричневых тонах
Шрифт:
Тогда она позвонила в колокольчик, зовя таким способом своих служанок. Им та приказала помочь ей как следует вымыться и принести парик. Начиная с этого дня, женщина, проявив железную волю, окончательно оправилась от траура, и причём без какой-либо иной помощи, за исключением, пожалуй, внушительных гор различных сладостей и продолжительных, принимаемых в лохани, ванн. Ночь же захватывала её врасплох, и, как правило, делала это открыто и прямо в ванной, хотя плакать женщина всё же перестала. На Рождество из своего затворничества дама, наконец-то, вышла в свет, и, несмотря на несколько лишних килограмм, по-прежнему идеально сложенная. И тогда, нимало удивившись, всё-таки убедилась, что мир без неё и не думал переставать вращаться вокруг своей оси и, более того, ни одна душа по ней не скучала, что, впрочем, и побудило женщину определённо и прочно заново встать на ноги. И не позволила бы того, чтобы её не замечали, - твёрдо решила для себя дама; ведь той только что исполнилось шестьдесят лет, и подумывала пожить ещё не менее тридцати – а для того, чтобы огорчать своих близких, жить дольше было даже и ни к чему. Женщина носила траур всего несколько месяцев, и это было лишь меньшее, что могла бы сделать из уважения к Фелисиано. Хотя ему бы не понравилось увидеть её похожей на одну из тех греческих вдов, обрекающих себя носить чёрные одеяния всю оставшуюся жизнь. Дама наметила свой новый гардероб преимущественно пастельных тонов уже на следующий год, а также путешествие по Европе в своё удовольствие. Всегда хотела съездить в Египет, хотя Фелисиано постоянно высказывался, что, мол, это лишь страна песка и мумий, где всё интересное случилось три тысячи лет назад. Теперь же, оставшись одна, вполне могла бы осуществить свою мечту. Вскоре всё же поняла, до чего изменилась жизнь,
– Вот я и привела к вам девочку, как вы сами и хотели, Паулина, - грустно сказала Элиза.
– Святый Боже, что же случилось? – охваченная неподдельным удивлением, спросила Паулина дель Валье.
– Мой муж умер.
– Вижу, что теперь мы обе вдовы… - прошептала Паулина.
Элиза Соммерс объяснила ей, что теперь не сможет заботиться о внучке, потому что должна отвезти труп Тао Чьена в Китай, как ему всегда это и обещала. Паулина дель Валье позвала Вильямса и приказала тому проводить девочку в сад, чтобы показать ребёнку настоящих индюков, пока сами немного поговорят.
– Когда вы думаете вернуться, Элиза? – спросила Паулина.
– Возможно, это путешествие будет очень долгим.
– Я не хочу привязываться к девочке, когда я знаю, что через несколько месяцев придётся вернуть малышку. Моё сердце этого просто не выдержит.
– Я вам обещаю, что подобное не произойдёт. Вы сможете предложить моей внучке гораздо лучшую жизнь, нежели смогу дать девочке я. Ведь я теперь почти как неприкаянная. Без Тао мне нет никакого смысла и дальше жить в Чайна-тауне, и среди американцев я тоже всё никак не устроюсь, да и в Чили мне совершенно нечего делать. Я повсюду иностранка, но всё-таки мне очень хочется, чтобы у Лай-Минг были прочные корни либо же семья и хорошее образование. Северо дель Валье, её законному отцу, вообще-то следует позаботиться и о девочке, однако ж, сам человек сейчас далеко, и у него уже другие дети. Так как вы всегда хотели иметь девочку, я подумала, что…
– Вы очень хорошо поступили, Элиза! – прервала её Паулина.
Паулина дель Валье до конца выслушала трагедию, что привела Элизу Соммерс в такое уныние, а также выяснила подробности об Авроре и даже ту роль, что играл в судьбе малышки Северо дель Валье. Не зная, каким образом это произошло, однако в ходе разговора постепенно куда-то пропала вся злость и гордость, и, взволнованная, она очутилась в объятиях женщины, которую буквально только что считала своим худшим врагом. Теперь же искренне благодарила ту за невероятное благородство, заключающееся в доверии ей внучки, и клялась, что станет настоящей бабушкой, хотя и не такой доброй, какой, разумеется, была она вместе с Тао Чьеном. И всё же женщина намеревалась посвятить свою оставшуюся жизнь заботам об Авроре и подарить малышке настоящее счастье. Именно это и стало бы её наиважнейшей задачей в нашем мире.
– Лай-Минг девочка не глупая. И в скором времени та начнёт спрашивать о своём отце. Но почти до недавнего времени она считала, что её отцом, дедом, лучшим другом и даже Богом был один и тот же человек: Тао Чьен, - сказала Элиза.
– Что вы хотите, чтобы я ей сказала, если вдруг девочка сама об этом спросит? – захотела узнать Паулина.
– Скажите ей правду, её всегда легче всего понять, - посоветовала женщине Элиза.
– Что мой сын Матиас её биологический отец, а мой племянник Северо – законный?
– А почему бы и нет? И скажите малышке, что её мать звали Линн Соммерс, и та была доброй и красивой молодой женщиной, - прошептала Элиза слабым голосом.
Две бабушки попутно вспомнили и о том, что не стоит запутывать внучку ещё больше, а для этого лучше уж решительно разлучить девочку с родственниками по материнской линии, чтобы она впредь не говорила по-китайски, а также чтобы больше не было какой-либо связи с таким её прошлым. В пять лет к разуму дети ещё не прибегают, - к такому выводу пришли обе бабушки; со временем же маленькая Лай-Минг забыла бы и о своём происхождении, и о травме, что нанесли девочке недавно случившиеся события. В свою очередь Элиза Соммерс обязалась впредь не пытаться как-либо общаться с девочкой, а Паулина дель Валье искренне обещала обожать её точно родную дочь, которую страстно желала всю свою жизнь, но кого у неё так и не было. Женщины распрощались, наскоро обнявшись, и Элиза вышла из чёрного хода, чтобы внучка не видела её уходящей.
И я до сих пор очень сожалею, что эти две добрые сеньоры, мои бабушки Элиза Соммерс и Паулина дель Валье, сами решили мою судьбу, так и не позволив мне принять в ней какое-либо участие. С огромной решимостью в свои восемнадцать лет Паулина сбежала из монастыря с остриженной наголо головой, чтобы где-нибудь скрыться со своим женихом. С помощью неё же в двадцать восемь нажила состояние, перевозя на судне доисторический лёд. А теперь моя бабушка Паулина также решительно настаивала на полном уничтожении сведений о моём происхождении. И если бы не ошибка самой судьбы, из-за которой в последний момент рухнули все её планы, задуманное удалось бы осуществить. Я очень хорошо помню своё первое, оставшееся от неё, впечатление. Женщина видела меня входившей на территорию дворца, что возвышался на холме, и как я пересекала сады с зеркалами вод и подстриженными кустарниками. Я же в свою очередь отметила мраморные ступеньки с огромными, в натуральную величину, львами, расположенными по обеим сторонам лестницы, двойную дверь тёмного дерева и обширный зал, куда проникал свет через цветные витражи в величавом своде, что венчал крышу. Я никогда ещё не была в подобном месте, поэтому одновременно ощущала как очарование, так и страх. Вскоре я очутилась перед украшенным барельефом креслом, которое, как трон королева, занимала Паулина дель Валье. Так как я неоднократно видела её восседавшей в одном и том же кресле, то мне совсем не трудно вообразить себе вид этой женщины и в первый день. Та представляется мне украшенной множеством драгоценностей и таким количеством ткани, которого вполне хватило бы на занавески – одним словом, передо мной предстала некая величественная дама. Казалось, на её фоне остального мира и вовсе не существовало. У женщины был красивый голос, именитая естественная изящность и белые, один к другому, зубы, являвшиеся результатом превосходно сделанных из фарфора зубных коронок. К тому времени у неё, разумеется, были уже седые волосы, однако дама до сих пор придавала им тот же каштановый оттенок своей юности и увеличивала объём причёски за счёт ряда умело уложенных накладок из волос наподобие напоминавшего башню пучка. Раньше я нигде не видела творение таких размеров, однако ж, идеально подходящего габаритам и великолепию её особняка. Теперь, наконец-то, узнав о случившемся в предшествующие этому моменту дни, я поняла, до чего же было несправедливо приписывать мой испуг лишь этой устрашающей бабушке. Когда меня привели в дом, ужас был неотъемлемой частью моих пожиток, состоящих из небольшого чемодана и китайской куклы, в которую я тогда крепко вцепилась. После того как я погуляла по саду и посидела в огромной пустой столовой с чашей с мороженым, Вильямс отвёл меня в зал с акварелями. Там, как я предполагала, меня ждала бабушка Элиза, но вместо неё почему-то встретилась с Паулиной дель Валье. Она подошла ко мне хитро, словно пыталась поймать нелюдимого кота, и сказала, что очень меня любит, и что отныне и впредь я буду жить в этом огромном доме, и у меня будет много кукол, а также пони и небольшая карета.
– Я – твоя бабушка, - разъяснила она.
– Меня попросили разузнать, где моя настоящая бабушка.
– Я и есть твоя самая настоящая бабушка, Аврора. А другая, она уехала в длительное путешествие, - объяснила мне Паулина.
И тут я побежала, пересекая на своём пути сводчатый зал, а затем затерявшись где-то в библиотеке. После чего я, наконец, скорым шагом направилась в столовую. Там я залезла под стол, где и съёжилась, онемев от смущения. Это был огромный предмет мебели, облицованный зелёным мрамором и с ножками, украшенными вырезанными на них фигурами кариатид - передвинуть его куда-либо не представлялось возможным. Вскоре пришли Паулина дель Валье, Вильямс и пара слуг, решивших между собой попросту меня обольстить. Я же выскользнула, точно ласка, едва чьей-то руке удалось приблизиться. «Оставьте её, сеньора, тогда она выйдет сама», - намекнул Вильямс, но ввиду того, что прошло несколько часов, а я всё пряталась под столом, мне принесли очередную порцию мороженого, подушку и одеяло. «Когда девочка уснёт, мы её достанем», - сказала Паулина дель Валье, однако ж, я не спала, и, напротив, даже помочилась сидя на корточках, полностью при этом осознавая совершённый мной проступок, хотя, для того чтобы отправиться на поиски ванны, была слишком напугана. Так я пребывала под столом даже во время ужина самой Паулины. Из своего укрытия мне были прекрасно видны толстые ноги этой женщины, обутые в тесные туфли из атласа, из которых в виде валиков вылезал оплывший жир её ног, и чёрные брюки помогающих за столом слуг. С огромным трудом женщина всё же наклонилась пару раз, чтобы всего лишь со мной перемигнуться, я же в ответ на этот жест лишь прятала лицо в колени. Я умирала от голода, усталости и желания помыться, но сама была столь же высокомерной, как и Паулина дель Валье, поэтому легко и быстро уговорам не поддалась. Спустя немного времени Вильямс подсунул под стол поднос уже с третьим мороженым, лепёшками и большим куском шоколадного пирожного. Я подождала, пока тот удалится, и когда почувствовала реальный голод, решила всё же поесть. Однако чем больше я вытягивала руку, тем дальше оказывался поднос, который мажордом медленно тянул за верёвку. Когда я, наконец-то, смогла взять лепёшку, то поняла, что нахожусь уже не в своём убежище. Но так как в столовой больше никого не было, то я спокойно могла пожирать принесённые мне сладости. Хотя стоило появиться малейшему шуму, как я летящей походкой тотчас возвращалась под стол. То же самое повторялось и несколько часов спустя, уже под утро, пока, следуя за движущимся подносом, я не добралась до двери, где меня ждала Паулина дель Валье с желтоватым милым щенком, которого и передала мне в руки.
– Возьми, это тебе, Аврора. Щеночек тоже чувствует себя одиноким и испуганным, - сказала мне женщина.
– Моё имя Лай-Минг.
– Твоё имя Аврора дель Валье, - возразила она категорическим тоном.
– Где ванная? – прошептала я со скрещенными ногами.
С данного момента и начались мои отношения с этой величественной бабушкой, которую мне уготовила сама судьба. Она устроила меня в соседней от своей комнате и разрешила спать вместе со щенком, которого я назвала Карамело, потому что собака была именно этого цвета. В полночь я проснулась от того же кошмара о детях в чёрных пижамах и, не думая дважды, летящей походкой направилась в легендарную кровать Паулины дель Валье, как и раньше любила проникать каждое утро в постель своего деда, чтобы тот меня приласкал. Я уже привыкла оказываться в крепких руках Тао Чьена, ничто не поднимало мне дух так, как его морской запах и нудная цепочка нежных слов на китайском языке, которую он произносил в полусонном состоянии. Я не знала, что нормальные дети вообще-то не пересекают порог комнаты взрослых и тем более не укладываются в их постель. Лично я росла, вечно окружённая тесным физическим контактом, с частыми поцелуями и бесконечным укачиванием на руках моих бабушки и дедушки по материнской линии, и кроме объятий просто не знала иного способа утешения или отдыха. Увидев меня, Паулина дель Валье тут же отпрянула чуть ли не со скандалом, после чего я начала тихонько выть на пару с несчастной собакой, и такое жалкое состояние нас обоих невольно нас же и сблизило. Я прыгала в кровать и зарывалась в простыни с головой. Полагаю, что засыпала сразу же, ведь рассвет неизменно встречала, съёжившись рядом с её большими и надушенными ароматом гардений грудями и с устроившимся у меня в ногах щенком.
Проснувшись среди дельфинов и флорентийских наяд, первым делом я спросила о своих бабушке и дедушке, Элизе и Тао. Их я тщательно искала по всему дому и саду, а потом устроилась у двери и стала ждать, пока они сами ко мне не придут. Всё то же самое повторялось до конца недели, несмотря на прогулки, подарки и нежности со стороны Паулины. В субботу я сбежала. Я ещё не оказывалась на улице в одиночестве и была не способна там ориентироваться, однако ж, инстинкт подсказал, что нужно было спуститься с холма. Таким способом я и добралась до центра Сан-Франциско, по которому, напуганная, бродила несколько часов, пока смутно не разглядела в толпе двоих китайцев с небольшой повозкой, полной одежды, что надо было постирать. Я решила последовать за ними, держась на благоразумном расстоянии, потому что люди уж очень походили на моего дядю Лаки. Те направлялись в Чайна-таун – именно там располагались все прачечные города – и вскоре я вошла на территорию столь знакомого мне квартала, где почувствовала себя гораздо увереннее, хотя по-прежнему не обращала внимания на названия улиц, а также и не припоминала адреса моих бабушки и дедушки. Для того чтобы попросить о помощи, я была застенчивой и слишком испуганной, поэтому всё ходила и ходила без определённого направления, ведомая лишь запахами еды, звуком языка и видом множества небольших торговых палаток, которые уже не раз обегала раньше, держась за руку моего деда Тао Чьена. В какой-то момент меня одолела усталость, из-за чего и пристроилась на пороге ветхого здания, где меня тут же стало клонить в сон. Спустя некоторое время я проснулась от встряски и ворчания некой пожилой женщины с тонкими, нарисованными углём посередине лба, бровями, благодаря которым лицо становилось похожим на маску. Я издала крик ужаса, хотя вырываться было поздно, потому что она уже сжимала меня двумя руками. Затем женщина отвела меня, брыкающуюся, в какую-то зловонную каморку, где и заперла. В помещении, куда я попала, очень плохо пахло, и со страха и голода я предположила, что заболеваю, потому что меня начало тошнить. Я совершенно не знала, где находилась. Едва оправившись от тошноты, я во всё горло стала звать своего деда, после чего вернулась та же женщина и залепила мне несколько пощёчин, от которых у меня перехватило дыхание; ведь раньше меня никогда не били и думаю, что от подобного было больше удивления, нежели боли. Она мне приказала на кантонском наречии китайского языка, чтобы я замолчала, или та выпорет меня бамбуковым прутом. Затем женщина меня раздела, осмотрела целиком и полностью, обращая особое внимание на рот, уши и половые органы, после чего одела меня в чистую рубашку и унесла мою перепачканную одежду. Я снова осталась одна в комнатёнке, которую окутывал полумрак, становящийся всё больше по мере того, как уменьшался свет в единственной пуст'oте, где была вентиляция. Думаю, что подобное приключение все-таки оставило на мне клеймо, потому что прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё содрогаюсь от ужаса, когда вспоминаю те нескончаемые часы. Тогда дети не гуляли по Чайна-тауну в одиночестве, семьи их ревниво оберегали, потому что из-за малейшей невнимательности со стороны взрослых те запросто могли исчезнуть в дебрях детской проституции. Для этого я была слишком молода, однако ж нередко похищали или, совершенно того не скрывая, покупали малолеток и моего возраста, чтобы уже с детства обучить несчастных девочек всему разнообразию развращённости. Женщина вернулась спустя несколько часов, когда уже полностью стемнело, и пришла та в сопровождении мужчины, бывшем гораздо моложе. Оба осмотрели меня при свете лампы и начали что-то горячо обсуждать на известном мне языке. Тогда я мало что поняла, потому что была слишком истощена и вдобавок умирала от страха. Пару раз мне вроде послышалось имя моего деда Тао Чьена. Затем люди куда-то ушли, и я вновь осталась одна, дрожа от холода и ужаса неизвестно сколько времени. Когда же дверь открылась вновь, меня ослепил свет лампы, и я услышала своё имя Лай-Минг на китайском языке и тотчас узнала своеобразный голос дяди Лаки. Его крепкие руки подняли меня, а дальше я уже ничего не знала, потому как полученное облегчение меня разом ошеломило. Также я не помню ни обратного путешествия в экипаже, ни того, как я снова оказалась в особняке Ноб Хилл прямо перед своей бабушкой Паулиной. В моей памяти ничего не сохранилось и о том, что произошло в последующие недели, потому что я подцепила ветряную оспу и была очень больна – одним словом, тогда в моей жизни наступило далеко не однозначное время, полное различных изменений и многих противоречий.