Послания себе (Книга 3)
Шрифт:
– Что ты собираешься делать?
– Сетен был прав. Нам действительно намерены перекрыть кислород. Еще пара лет - и все. Техника выйдет из строя. О, Природа! Как бы хотелось заниматься не чем придется, а тем, к чему лежит душа! Наверное, мне это не светит до конца жизни, он открыл дверь сектора.
– Ты к Тессетену?
– Может быть. Тут разберется только он.
– Я могу тебе помочь?
Ал оглянулся:
– Нет.
Она развела руками.
Нат положил морду на лапы. Свежепорванное в утренней драке ухо снова дало о себе знать. Побаливал и бок, которым он ударился о камень, скатившись в обрыв вместе с хромым вожаком только клочья летели! Славно повеселились. Жаль только, что
Танрэй присела возле него на корточки и погладила промеж ушей:
– Как ты, мой старый вояка? Когда же ты перестанешь драться, Натаути? Будешь есть?
Волк встряхнулся. Есть ему не хотелось: еще и двух дней не прошло, как он изрядно полакомился длинноногой пятнистой с копытцами. Хозяйка улыбнулась, потому что, встряхнувшись, он как бы отрицательно покрутил головой, дескать, нет, и пришибленно прижал больное ухо.
– Сейчас допишу - и поедем куда-нибудь. Подождешь?
Да, было бы куда лучше, посиди ты дома. Охота мне была с больным боком тащиться за тобой!.. Хотя, может, оно и к лучшему: ушиб лучше расходится, когда двигаешься. По крайней мере, глухая и нудная боль становится менее глухой и не такой нудной.
Волк поднялся и пошел за нею. Танрэй уселась и снова занялась своими бумажками. Нат привалился к ее ногам.
– Натаути, мне и так жарко!
– но, видя, что бороться с этим бессмысленно, молодая женщина поставила ступни на его ребра. Волк закрыл глаза от блаженства: легкие ножки хозяйки, когда она увлекалась своим занятием, елозили по шкуре и разминали ноющий ушиб.
Наконец она встала и причмокнула губами:
– Идем, песик!
Пёсик... Хорошо тебе, ты не видела своего "песика" сегодня утром... И пару дней назад, когда он с горящими желтыми глазами набрасывался на несчастное рогатое животное, валил его на землю и впивался огромными клыками в пульсирующее, стиснутое ужасом, горло, а затем рвал, рвал кусками, клочками, пока не насытил жаждущую плоть и пустой желудок... Тебе не грозит этого увидеть, хозяйка.
Нат окинул взглядом ее слегка округлившуюся фигуру и нашел, что она ведет себя, как здешние жительницы, которые, будучи в "священном состоянии", не отрезали себя от кипучей деятельности и не ходили, как многие цивилизованные оританянки, подобно керамическим изделиям - такие и тронуть страшно: вдруг рассыплются? Он одобрял это, но её-то, конечно, меньше всего интересует мнение волка.
Ну, идем, так идем. Куда?
На улице Танрэй встретила одного из своих учеников, Ишвара. Тот подошел к ней и слегка поклонился, как это делали мужчины на просвещенном Оритане:
– Будь здорова, атме!
– сказал он и показал книги.
– Я хотел сдаваться...
Танрэй стало смешно. Вообще день сегодня какой-то несерьезный, а тут еще и Ишвар, который упорно пытается научиться языку ори и в связи с этим ломает собственный язык. Он способный ученик: именно в нем Паском практически сразу, без заминки, определил наличие древнего "куарт" с Севера, Атембизе.
– Ты хотел, наверное, сдать урок? Но я сейчас планирую прогулку и не буду против твоей компании, - нарочно медленно и растягивая слова, чтобы он мог отделить одно от другого, произнесла Танрэй.
Ишвар опечалился:
– Атме сердится на меня?
– Почему?!
– но она уже поняла, что слишком сложно закрутила фразу, и поправилась: - Идем с нами, Ишвар...
Лицо туземца прояснилось:
– Атме уже не сердится?
Нат фыркнул. Тут коту облезлому понятно, что она и не сердилась. Неужели так трудно выучить речь, на которой говорят хозяева? Ему, несмышленышу, уже через год от рождения были известны все слова ори.
Но Танрэй не знала, о чем думает волк, да ее это и не беспокоило. На улице было прохладнее, чем всегда, правда, иногда землю ощутимо трясло. Не так давно наводнением залило всю долину, которая лежала в двухстах кеуру от плато, на котором стоял Кула-Ори. Кронрэй, стоит сказать, утверждал, что самому городу это нисколько не повредит, ибо таковы топографические особенности района, на котором он воздвигнут, но ведь по-всякому бывает. Сейчас происходит такое, чего пятьсот лет назад и быть не могло. В те благодатные времена все было куда более определенным: если в такой-то день шел дождь, то через полгода в такую-то неделю будут заморозки. Сейчас подобное не проходит. Сейчас то же самое и с людьми, и с животными - живут хаотично, хаотично и умирают, все чаще от болезней да от стычек...
Словно отвечая ее мыслям, дорога под ногами дрогнула. Танрэй почувствовала недомогание, словно кто-то прихватил ее затылок, потянул кверху и отпустил, а она так и осталась подвешенной. Волк обернулся и шагнул к ней, еще не зная, откуда ждать опасности, но в твердом намерении защитить хозяйку, если что. По дороге проехала машина кулаптра. Увидев Танрэй, старый Паском вернулся и помахал ей рукой:
– Садись-садись, девочка! Куда собираешься?
Она неопределенно пожала плечами.
– Тогда едем посмотрим на новое творение Кронрэя, - сказал целитель.
– Хоть он и суеверен, словно сама Шоти-Митрави, но храм уже почти-почти готов...
– Ты поедешь?
– спросила Танрэй Ишвара.
Ученик с опаской покосился на громоздкий механизм, который, по его мнению, боги отняли у духов тьмы и приручили для своих нужд. А кто его знает, как поведет себя темный зверь, прияв в свое лоно чужака? Но Ишвар вспомнил, что раз и навсегда решил научиться вести себя, как атме, и кивнул. Нат не позволил ему войти и сесть сразу следом за хозяйкой: волк оттеснил его от дверцы, пропустил Танрэй и запрыгнул сам; до дальнейших действий темнокожего ученика ему не было никакого дела.
Танрэй пыталась представить себе выстроенный созидателем комплекс, о котором урывками, время от времени, рассказывал муж. Судя по всему, это было что-то грандиозное, воздвигнутое на века. Кронрэй был максималистом. Несмотря на богатство фантазии, молодая женщина не смогла вообразить себе того, что увидит. Словно чувствуя нетерпение будущей матери, маленький сын в ее чреве взбрыкнул ножками. Танрэй улыбнулась и приложила руку к упругому животу. Наверное, ему там скучно, и он просит общения. У него уже был свой характер, своя загадочная душа. Загадочная, ибо до тех пор, пока его глазки не увидят свет, даже мудрый Паском не сможет определить, кто есть "куарт" ребенка и как следует его назвать. Для этого существовала древняя система знаний, но и она бессильна, пока человек не родится. Танрэй часто задавала ему вопрос: "Кто ты?!", и он в ответ расправлял растущие крылышки (если в тот момент ему снилось, что он - птица), а потом мягко подталкивал ими ладонь матери, словно удивляясь: "Разве ты не знаешь?! Разве не чувствуешь?!". Она догадывалась, что он будет таким же, как Ал, ведь новая жизнь началась в священную ночь празднования Теснауто под покровительством Шагающего созвездия, как и жизнь всех воплощений "куарт" его отца...
Тогда и родились первые строчки песни, которой много-много лет спустя суждено будет сыграть очень важную роль в судьбе Танрэй.
Заря, свет которой отливается на боках белоснежных шаров зданий...
Танрэй еще не знала, что будет дальше, но эта фраза тронула не только ее сердце и душу - внутри согласно шевельнулся теплый комочек.
– Это тебе!
– шепнула она тогда.
– Где твой Ал, девочка?
– спросил Паском.
– Я не знаю. Он часто срывается с места, как будто за ним гонится вьюга, и исчезает...