Послания себе (Книга 3)
Шрифт:
– Благодарю, сестренка, - он выпрямился.
Тут в выходящем на северный конус окне храма, еще не застекленном и не украшенном, показалась женщина. Видно ее было плохо, но Танрэй догадалась, что это - Ормона. Увидев их, жена Сетена остановилась и сложила руки на груди.
– Прошу вас!
– Сетен указал на ведущие вниз ступени. Посетите сектор отшельника, как говорится...
Ишвар боязливо попятился. Натаути лег у входа и выпустил длинный розовый язык, так что Танрэй спустилась за Сетеном в одиночестве.
– Твой пес мне доверяет, сестрица!
– усмехнулся
– Почему бы ему не доверять тебе, когда он родился у твоей волчицы? И знает он тебя гораздо дольше, чем даже меня...
– Если бы все дело было в давности...
– Тессетен не договорил и отвел глаза, когда она обернулась.
– А чем ты здесь занимаешься? Я думала, сфера твоих интересов лежит далеко за пределами прекрасного...
– ей нравилось платить сторицей за обиды прошлого, когда он со своей женой потешался над ее практической непригодностью.
– Я думаю. А если что-то и помогает мне думать, так это вот, - он кивнул на гончарный круг и на валявшиеся там и здесь забавные фигуры, геометрически походившие на шары и полусферы, но гораздо более затейливые.
– И другим приятно, и мне удобно. Сижу вот я и раздумываю, как бы в очередной раз вытащить твоего безнадежного муженька из нелепой ситуации с нашими соотечественниками... Столько вариантов появляется... А знала б ты, сколько их отпадает!..
– Что же все-таки случилось?
– То, о чем я говорил давно. Твой муж - идеалист, ему сложно понять, что в любой точке нашего шарика мы будем зависеть от Оритана. Такие дела сразу не делаются. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а идти с голой задницей против стаи дикобразов... Ну, быть может, я чего-то не понимаю?
– Это я не понимаю.
Он уселся за круг и тронул педаль. Бесформенный кусок глины завертелся. Сетен намочил руки.
– Я не приглашаю тебя садиться, сестренка, но если ты не слишком боишься выпачкать свою элегантную одежду, то можешь расположиться где-нибудь...
– Спасибо. А для чего ты лепишь все это, Сетен?
– Мне доставляет удовольствие чувствовать себя творцом, милая муза... Знаешь, о чем я тут помыслил на досуге? Тессетен провел пальцем по вращающемуся комку, и тот приобрел своеобразные, ни на что покуда не похожие, очертания.
– Я подумал, что мы, люди, вольны что-то делать и ломать, если нам это не по душе... Природа так не может. У нее детский синдром: она стряпает, стряпает, стряпает - красавиц, вроде тебя; уродов, вроде меня... зубастых звероящеров и великолепных волков - всех подряд. И, как любому ребенку, ей жаль все это ломать...
– он слепил нечто, похожее на чашу без полости и снял ее с круга.
– А в какой-то момент у нее все равно наступает творческий кризис. Тогда она делает вот так, - Сетен сдавил в руке мокрую глину, и с отвратительным чавканьем она выдавилась между его пальцев, - и начинает заново... иногда хуже, иногда лучше... Скорость наступления кризиса зависит от того, как хорошо она выспится и отдохнет перед лепкой. Если, допустим, у нее тяжкое похмелье, то эта госпожа начинает выделывать такое, что и в зеркало страшно заглянуть...
Она слушала,
Тессетен поднялся и стал оттирать руки мокрой тряпкой. Вряд ли ты будешь способна отразить все, все, все это словами. Все, что знает наш мир, все, что умеют и любят наши люди. Вряд ли. Наивный Ал надеется на это, и зря. В отличие от твоего мужа я не давил бы на тебя... Ты создана не для того, сестренка. Твое предназначение - рожать и лелеять хорошеньких здоровых малышей, и здесь, в этом, ты будешь поистине гениальна, ибо так повелела Природа, когда задумала слепить тебя... Ты еще кое-что, кое-что, совсем немного, помнишь. Я помню больше, но мне некому передать мой опыт - ни самому себе, будущему, ни своим потомкам, пусть это недолговечно. Ты научишь хотя бы потомков, но они все забудут, как забудешь и ты... У Ормоны это получилось бы лучше, но и тут Природа решила иначе... Что делать, милая сестра, что делать...
Они посидели в молчании. Первым не вытерпел Тессетен:
– Подземелье - не твоя стихия, золотая муза. Ты увидела, чем я тут занимаюсь, убедилась, что никакой крамолы не затеваю - так пойдем на свет, на воздух! Иногда здесь так трясет, что даже с каким-то облегчением думаешь: вот обвалились бы сейчас разом все эти мегалиты... Творческий кризис...
Танрэй, словно опомнившись, встала. Ей было и впрямь неуютно в темном подвале, где пахло песком, глиной и известью.
– Ты похож на полярную сову, Сетен. Сидишь и поджидаешь мышку, - подколола она.
– А мышка - тут как тут, - он снова подал ей руку, но молодая женщина отказалась, хотя подъем обещал быть труднее спуска.
– Да, сестричка, любишь ты всякие трудности...
Как ни странно, они не успели оглянуться, как выбрались на поверхность. Завидя их, Нат распрямился и, перебирая передними лапами, сел.
– Твой старик - как изваяние!
– сказал Кронрэй.
– Да только это изваяние никого и близко не подпускало к ступенькам...
Сетен и Танрэй переглянулись. И снова экономист натолкнулся на стену безразличия. Она думала совершенно о другом.
– Я обойду комплекс, - сказала она созидателю.
В этот момент Нат уловил новую струю запаха. Ошибки не было: с юга приближались хозяин и эйрмастер. Волк бросился им навстречу. Он бежал, то вытягиваясь в струну в затяжном прыжке, то сокращая тело для следующего рывка и при этом едва касаясь лапами земли. Солнце выглянуло из-за туч и позолотило его сказочную, диковинно-красивую фигуру...
Танрэй уже обходила вокруг северную башню. Камни на внешней стороне конуса были покуда сложены "наживую", но не подогнаны и не скреплены раствором.