Послания себе (Книга 3)
Шрифт:
Гроссман долго отмалчивался и потом. Рената не стерпела и спросила, какие мысли он имеет по этому поводу. И тогда Николай сказал такое, от чего по спине у нее побежали мурашки:
– Это то, чего я боялся...
– Что? Что - это?
– губы ее предательски задрожали.
– Я никогда не говорил тебе этого, потому что был уверен, что на аборт ты все равно не согласишься...
– Да что ты несешь, Гроссман?!
– тут же разъярилась Рената и вскочила с кресла.
– Пойми правильно, - он удержал ее на расстоянии вытянутой руки.
– Я люблю Шурика не меньше твоего, так что ревность и прочая фигня тут не при чем...
– А что тогда "при чем"?!
– она сощурила метавшие молнии зеленовато-янтарные глаза.
– То, что когда ты была беременна, на твою долю перепало столько всякой дряни, что и не всякая обычная, здоровая, вынесет, не повредившись-таки в рассудке...
– он повертел длинным пальцем вокруг головы.
– Вот я и боялся, что это пагубно отразится на нем...
– Гроссман, ты рехнулся!
– Рената оттолкнула его руку и с размаху шлепнула Ника по плечу.
– Ты совсем рехнулся, слышишь?! Сашкин и родился, и все это время был абсолютно здоровым! Ты понял?!
– Да?
– он скептически скривил лицо.
– А все эти его порывы "полетать", а немота в два года, а дурацкие сны, которым он не просто верит, а считает их гораздо более реальными?! По-твоему, дети так себя ведут?!
– Заткнись!
– Рената в бешенстве снова замахнулась на него, метя уже в лицо, но Гроссман перехватил ее кисть и сдавил; ей было больно, даже зрачки расширились, но она даже не вскрикнула и пнула его по ноге. Тогда Ник скрутил ей руки и прижал к стене. Она извивалась, извивалась, а потом, видя, что он все равно сильнее, перевела дыхание, чтобы выкрикнуть: - Не смей так говорить или убирайся на все четыре стороны, сволочь!
– На все четыре?
– в этот раз и его глаза потемнели, сверкнули, метнули молнию.
– Да! Да! Мразь последняя! Ты лжешь, что не ревнуешь и что любишь моего сына!
– Ах, только твоего? Спа-а-асибо тебе, ладонька, спасибо...
– Ты бешено ревнуешь и вымещаешь все это на Сашке, потому что иначе ничего не можешь сделать! Да, я рада, что он не твой, что он никогда не будет похожим на тебя, понял, ты?!
– Ты сама себя послушай, - Гроссман выпустил ее, пошел в прихожую и снял с вешалки свою куртку.
Рената преследовала его по пятам, машинально растирая отдавленные запястья:
– Вот, наконец-то ты сознался, что хотел, чтобы я избавилась от него! Ты сказал это вслух!
Николай молча оделся и застегнулся. На самом деле он кипел еще страшнее нее. Ему хотелось избить жену до полусмерти - за все эти несколько лет полного ада. Он ненавидел ее за то, что она ведет себя, как склочная торговка, а выражается, словно привокзальная шлюха - пусть и не бранными словами, но с таким же истерическим хрипом и надрывом в голосе, взвизгивая, не пытаясь сдержаться. Они дошли до точки. Это все. Последняя пушинка сломала спину верблюда. А ведь он по собственной воле стал тем самым верблюдом. И если он сейчас ударит ее, то не сможет больше остановиться, а это означает... это означает... да черт его знает, что это означает! Хуже уже некуда! Предел. Дальше - только вниз. Они сами тянут друг друга вниз. Проклятье! Проклятье!
– Куда ты собрался на ночь глядя, черт тебя побери?!
– уже просто в апогее злобы завопила она.
Раз, два, три, четыре, пять...
– На все четыре стороны, - сказал он и хлопнул дверью.
Рената взвыла, изо всех сил пнула косяк, закричала от боли с треснувшем суставе и, хромая, расшвыривая все на своем пути, ринулась в комнату.
– Сволочь! Сволочь! Тварь последняя! Ненавижу тебя! Чтоб ты провалился, чтоб ты сдох!
– она повалилась на колени посреди комнаты и вцепилась в волосы.
– Ненавижу! У-у-у-у... Не... ненавижу! Тварь!
– она саданула кулаком по ковру.
Вдруг в комнате заплакал проснувшийся от ее воплей сын. Она с шумом втянула в себя воздух, захлебнулась, закрыла рот руками. Это безумие, это полное безумие... Неужели она, Рената, неужели же она способна устраивать дебоши, забывая при этом, что в соседней комнате спит единственный, кого она еще любит на этом свете?! За что наказывают ее боги помрачением рассудка?! Что она сделала им?
Все так же прихрамывая, молодая женщина бросилась в детскую.
– Почему вы кричали, мама?
– протягивая к ней руки, Сашкин испуганно блестел мокрыми глазами при свете ночника.
– Где папа?
Рената подхватила его на руки:
– Тебе приснилось, Сашкин... Тебе приснилось...
– она прижала ребенка к себе и поцеловала в мягковолосую макушку. Спи, мой зайчик... Тебе приснилось...
– Вы ругались. Это было на самом деле...
– серьезно сказал Саша, кулачком вытирая глаз.
– Вы поругались из-за меня?
– Ты что? Тебе приснилось...
– лживо-ласковым голосом уверяла его Рената.
– Тебе приснилось, ничего этого не было...
– Но папа ушел, его нет. И ты кричала, ты же кричала? И плакала. У тебя глаза сырые. Мам, ты злая?
Она зажмурилась и запрокинула голову. За что, боги?! За что?!
– Я хочу в кровать, - сказал Саша и отстранился от нее, упираясь ладошками в разгоряченную материнскую грудь.
– Пусти!
– Да, да, ложись... Тебе все приснилось...
– все еще бормотала она.
Он вырвался и скатился на свой диванчик. Оказавшись в постели, мальчик сунул руку под подушку и вытащил жуткую фигурку дракончика. Лишь после этого он стал успокаиваться, лег и почти с головой накрылся легким одеялом. Рената дрожа, как посторонняя стояла у изголовья. Прижав обсидиановое чудовище к груди, Саша прерывисто вздохнул и начал засыпать.
Рената села на детский стульчик и скорчилась в три погибели. Слез больше не было. Ее просто выворачивало, хотелось распахнуть окно и... Но при виде сына она вздрагивала и гнала от себя старую идею, которую не раз вытаскивала из заветной шкатулочки оскорбленного самолюбия, стирала с нее пыль, вертела так и эдак и укладывала назад, до "лучших" времен - когда Сашкин будет большой, когда он уйдет от нее (а в том, что он уйдет, Рената была уверена)... Ей было страшно. Если бы она могла убрать в ту же шкатулочку свой страх и воспользоваться идеей... Слабачка! Даже этого ты не можешь! Никчемное животное, позабывшее все на свете...