Послания себе (Книга 3)
Шрифт:
После встречи у кладбища Ромальцев надолго исчез, и она почти забыла про него, долечилась в стационаре, вернулась к обычной жизни. Смогла даже сдать экзамены в своем университете. Наступила весна. Город оживал, вселяя в Асю лютую тоску.
И в один прекрасный майский день Влад приехал к ней и встретил ее у дверей аудитории с охапкой бархатной сирени. С тех пор они были как будто вместе. Вместе и порознь. Она видела и любила в нем Хусейна. Он давал ей понять, что он не совсем такой, каким она его воспринимает: всего-навсего человек, поведение которого сходно
За три года ничего не изменилось. Они не стали ближе друг другу. Ася видела, что Влада что-то подтачивает изнутри. Глаза его тускнели все больше, и он походил на загробную тень. Редкие вспышки в нем "Хусейна" уже скорее пугали, чем радовали ее.
– Мы должны решить, как нам быть дальше, Влад, - однажды сказала она.
– Оставаться в неопределенности я уже не в состоянии... Это НЕ НОРМАЛЬНЫЕ отношения, понимаешь?
Ромальцев опустил глаза и сказал тихим, до боли знакомым голосом:
– Я люблю тебя, Незабудка. Подожди еще совсем-совсем немножко, дай поставить точку...
– "В земле Египта дышит Осирис!" - вторили шепотом стражники и вельможи из свиты юного фараона.
– Ты мог бы войти в Ростау, мой повелитель...
– печально, охрипшим голосом, молвил Помощник Верховного Жреца, стоя в неподвижной тростниковой лодке.
– И я войду в Ростау!
– возразил безбородый правитель священной земли.
– Тело мое легко, как папирус: отныне я умею летать!
– Чем так летать, мой царь, куда лучше упасть и разбиться...
– Отойди!
– юноша оттолкнул от себя Попутчика и ступил на сходни.
В лучах закатного солнца, вдали, на полированном склоне пирамиды, сидело что-то темное, похожее на птицу.
– Бенну, Бенну! Я иду к тебе!
– крикнул фараон и сквозь расступившуюся толпу бросился к нему.
Темная птица гордо расправила крылья, и так они были огромны, что пирамиду заслонила тень. И тень эта казалась полупрозрачной, ибо крылья птицы были кожаными, перепончатыми, с цепкими коготками в местах сочленения суставов. Подданные испуганно вскрикнули, но юный царь не хотел этого замечать. Птица была для него самой прекрасной, самой долгожданной. С нею он умел летать.
– Где мать и отец твои, фараон?
– насмешливо спросила птица, вразвалку топчась на выступе монумента.
– Ты - мои мать и отец, Бенну!
– крикнул юноша.
– Спустись и забери меня с земли!
– Отдай долг чести Усиру и Исет, маленький Хор, и я возьму тебя с собой!
– Я велю забыть их, если они станут преградой для нас в нашем стремлении к небу!
Птица закаркала от смеха:
– Ну, так летим, маленький Гор! И пусть все они, и ты тоже, забудут о начале. Забвение - вот ваш удел, лжебоги! крикнула она в небо.
Попутчик бежал к ним, но расстояние, которое юный фараон преодолел за время, когда в мигании смыкается и размыкается верхнее и нижнее веко, для Помощника Верховного Жреца казалось непреодолимо долгим.
Черная птица расхохоталась и протянула юноше когтистую лапу:
– Летим, мой маленький странник, - издеваясь, она снесла яйцо и заверещала от смеха.
– Прощайте, беспамятные!
Яйцо покатилось вниз, раскололось, из его вырвался смрадный дым, который окутал всю толпу. Попутчик взмахнул руками и, словно крыльями, накрылся своим балахоном с головой. Подданные же кашляли в дыму и забывали, забывали...
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
"Не смотри так на меня, сестренка Танрэй... От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленькая обезьянка, увы тебе и мне. Зима меня побери! Эти черви молятся на тебя. Я видел даже, как они пытаются разрисовать каракулями свои глиняные "урыльники", подразумевая под этим "художеством" твое изображение. Богиня изувеченная и увековеченная. Ты трепетала бы от счастья, моя трогательная и впечатлительная землячка! А все остальные!.. Хе-хе, мы тоже, однако ж, не остались без внимания. Неужели новая маска их шамана нисколько не напоминает мою рожу?! Я в восторге, сейчас заплачу...
Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. Ну, да, да, я хотел бы оказаться на месте Ала, а еще лучше - стать им самим. Да, я завидую ему во всем, как завидует тебе моя супружница. Ей доступно все, кроме одного, а тебе это далось с легкостью, ты - как сама Природа: непосредственная, непоследовательная, плодородная и нелогичная при всей своей гармонии. Глупая стихия. Бездушная стихия, лишившая меня моей родины - единственного, чего я по-настоящему любил в своей проклятой жизни. Ты, как и Природа - не богиня, но эти мартышки поклоняются и тебе, и ей... Я... ненавижу тебя. Ненавижу за то, что ты есть, за то, что ты так безумно хороша, за то, что из-за тебя я завидую черной завистью своему лучшему другу, своему злейшему врагу. Лучше ненавидеть или презирать, но не завидовать, а я не могу ни того, ни другого. Я отчаянно хочу стать Алом...
Не смотри так на меня, сестренка Танрэй"...
– Подойди ко мне, габ-шостер!
– произнес повелительный голос в голове юного Фирэ.
Он вздрогнул, вскинулся и, обернувшись, уже хотел резко ответить, что не является "габ-шостером", как вдруг увидел: за спиной у него никого нет. Ни души. Брат и его приверженцы бежали по дорожкам стадиона далеко впереди, на спортивных снарядах в центре тренировались другие оританяне, которые не прочь были бы теперь, когда "тес-габы" поднялись в своей значимости, присоединиться к некогда запрещенному течению... Но ни единой души поблизости...
Фирэ, так и не завязав шнурок на башмаке, поднялся на ноги и огляделся.
– Иди же сюда, да поскорей! Мне недосуг тратить на тебя столько времени!
– продолжал голос ниоткуда. Голос женщины.
И юноша, сам не зная как, пошел на призыв. Миновав два громадных каменных куба при входе на стадион, Фирэ разглядел вдалеке машину жены экономиста. Сама Ормона сидела на мраморной скамье и задумчиво чертила что-то прутиком на песке.
– Это ты звала меня, атме?
– спросил юный путешественник, приблизившись к женщине.