Послания себе (Книга 3)
Шрифт:
– Море!
– вдруг завопили впереди.
– Там море!
Ал приподнялся на колеях и, заслонившись рукой от солнца, поглядел вдаль. Караван тащился вдоль бесконечного каньона, такого же красновато-рыжего, как и плоская пустыня, но вдали, весело играя и подмигивая на утреннем солнце, голубела полоска моря. Проснулся и раненный Зейтори.
– Там правда море?
– спросил он, жадно глотая собранную женщинами мутную воду, которую поднесла ему Хатта.
– Нам всем предстоит теперь много работы, - сказал Ал, все еще не веря своим глазам и глазам попутчиков.
– И в особенности - вам с Кронрэем...
– Ал!
– крикнул Тантори.
– Паском в соседней повозке.
Астрофизик вспомнил, что старик был ранен во вчерашней последней стычке. Спрыгнув на землю, он поморщился и придавил пальцами приклеенную к запекшейся ране и волосам повязку.
– Как он, Тантори?
Бывший кочевник покачал головой и повернул свою гайна:
– Кажется мне, Ал, что он уходит...
Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая ее Хатта завернула хозяйку в нежную ткань, уже почти обсохнув сама на жарком солнце страны Ин загадочной страны богов, пришедших из моря, как говорили о ней соседи.
Много утекло воды в изумрудной реке, омывавшей берега, прежде чем невозможно быстро, по понятиям здешних жителей, на земле, оживавшей только после ее разлива, вырос первый город столица будущей страны. Это было священное место, и никто до богов не смел заселять его: много поколений назад здесь упала с неба звезда, и лежала она среди песков большим холмом, покрывавшимся рыжей пылью. Боги заставили звезду сиять, водрузили его на колонну и назвали новый город "Северным Столпом".
Растирая нежное тело хозяйки, хранившее едва заметные следы шрамов десятилетней давности, Хатта не без зависти подмечала, что оританянка не поддается времени. Самой Хатте не было и тридцати, а заглядывая в зеркало рядом с Танрэй, она видела, что по виду может сгодиться ей в матери. До сих пор темнокожая кула-орийка считала эту неувядающую молодость следствием волшебства.
Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.
– Торопись, Хатта, торопись. Иди, приготовь все, что нужно, и распорядись, чтобы запрягали...
– повелительно сказала Танрэй, давая себе несколько минут на то, чтобы в первозданной наготе понежиться под лучами светила.
Сейчас из Модисса в Северный Столп должен прибыть Ал. После его путешествия три года назад на западный материк Олум-Алрэй эта поездка была довольно короткой. Никогда раньше Танрэй даже не подозревала, что сможет править не просто своими слугами, а целым государством. Бывало, что Ал исчезал, и Селенио по десять-двенадцать раз набухала и опадала, прежде чем она возвращался. Бывало по-всякому...
Надушенная притираниями, в церемониальном убранстве, к которому Танрэй пришлось привыкнуть, но которое она ненавидела от души, хозяйка сказочной страны Ин в окружении верной охраны вышла и села в колесницу, запряженную четверкой быстрых, как западный ветер, гайна.
Со стороны детской половины по ступенькам быстро спускался десятилетний Кор, пригожий мальчик, окруженный друзьями детьми дворовых. И телом, и лицом он удался в мать: обещал стать миниатюрным, очень ладным русоголовым юношей с широко распахнутыми голубовато-серыми глазами. Подбежав к колеснице, мальчик схватился за бортик:
– Мама, почему вы не берете меня с собой?
– на людях было принято называть родителей на "вы", и Кор никогда не оговаривался.
– Мы скоро приедем, малыш. Иди, играй...
– Я соскучился, - опустив глаза, тихо признался он. Матери можно было говорить такое. Отец не признавал сюсюканья, и мальчик даже в его отсутствие стеснялся признаваться в своих чувствах.
– Иди, Кор, иди. Ступай.
И колесница сорвалась с места.
Танрэй
Главная дорога Северного Столпа не проходила мимо поселений простых смертных. Однажды боги уже сделали роковую ошибку, слишком приблизив к себе дикарей - и от этого погибло немало великих людей. Теперь правители отсекли их от себя во всем. После смерти Паскома что-то сдвинулось в душе Танрэй. Да, теперь она могла исцелять так же, как и он - старик успел передать ей почти все свои знания, но царица не делала этого для всех. Некому больше находить души "куарт", воплощенные в тела туземцев, и правители негласно решили считать, что одухотворены только они, "высшие", а все остальные - животные, души которых не способны развиваться.
Танрэй никогда еще не была так далека, как сейчас, от "зари, свет которой отливал на стенах белоснежных шаров зданий", от нежных песенок над гулившим младенцем, от потерянной и успешно позабытой родины. Иногда ностальгическая тоска охватывала и ее, но женщина предпочитала держать ее при себе и не делиться чувствами ни с кем. Никогда еще она не была так одинока, как теперь...
И она жила так, как хотела, лишь иногда с удивлением вслушиваясь в песнопения собственного народа, в их сказки, всматриваясь в храмовые изображения, вытесанные из гранита и базальта, и что-то скользило в уме: "О чем это? Где я это слышала? Как это знакомо"... Слушал их и маленький Кор, Коремхеб, как его называли здесь, и он тоже думал: "О чем это?! Где и когда я это мог услышать?!". И душа его рвалась прочь из тесных стен огромного дома-дворца к звездам, на поиски затерявшихся в песках ответа. Сны, давно покинувшие отца и мать, прибились к нему, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов...
Колесницы царя и царицы встретились у входа в храм Трех Путников. С Алом была и вся его свита, и верный полководец Тантори, отяжелевший за эти годы и еще более отягощенный сиявшими доспехами.
Царь ступил на землю и, соблюдая этикет, взял за руки жену, с которой не виделся несколько Селенио подряд. Только глазам было позволено поприветствовать друг друга по-человечески.
– Мы направляемся в Тизэ, Танрэй, - довольно громко, чтобы слышали подданные, произнес Ал.
– С севера, из-за моря к нам прибыли гости. Мне доложили, что это наши соотечественники, и потому мы сейчас же встретим их...
Танрэй покорно склонилась перед ним - опять же повинуясь предписанию дворцового этикета. Ал провел рукой по волнистой черной бородке, с достоинством поднял голову и шагнул в свою колесницу.
Танрэй совсем не хотелось встречаться с бывшими земляками. Их появление неминуемо разбудит и воскресит ненужные воспоминания, а ей неплохо жилось и без них... Но она беспрекословно села на свое место и двинулась вслед за колесницей мужа. Они с Алом уже давно несколько отдалились друг от друга. Может быть, виной тому был жесткий этикет, который ввел он сам, став отчего-то жутким недотрогой. Ала раздражал даже малейший намек на обнажение души перед кем-то. Он дозволял танцы, где плясуньи раздевались догола и были осыпаемы золотом, он не запрещал никаких телесных связей между кем бы то ни было, но душа... Слова "я чувствую", "я люблю", "я надеюсь и мечтаю" были едва ли не под запретом.