После десятого класса
Шрифт:
— Ты глянь-ка,— охнула за спиной исправничиха.— Тарасенкова дочка принарядилась и идет, а с ней сама Тарасенка, да не одна, с Макарихой и Галанихой. А куда их мужики смотрят? Срамота, и только.
Иванов неожиданно огрызнулся:
— Ты, матушка, во всем только срам и видишь. А то в твою голову не войдет, что бабы не коханых провожают, а русских солдат на войну с турками. У какой женщины сердце не заноет от этого?
— Так, батюшка, а может, и не так,—вздохнула Анна Поликарповна.
В дверь осторожно постучали, вошел денщик.
— Так что дозвольте доложить,
Ругнувшись, исправник прошлепал домашними туфлями в переднюю. Там стоял Хаджихристов — крепкий носатый старик с нависшими на глаза густыми седыми бровями. Он степенно поклонился и хмуро сказал:
— Ваше высокоблагородие господин председатель бай Иван, мочи нет. Что делать, ума не приложу. И так впроголодь всю ораву кормлю, харчей только на двое суток осталось... А сейчас откуда-то не менее сотни хэ-шей пришли в рванье, тощие, злые. Орут: «Принимай, староста, в ополчение идем!» А я им: «Никакого ополчения пока не предвидится». А они: «Врешь, есть государево благоволение о болгарском ополчении. Давай ружья и патроны! Нечего им на складе ржаветь!» Извольте посмотреть сами...
— Хватит, нагляделся,— вскипел исправник.— А
сам-то ты все сделал, чтоб харчи добыть?
— Сапоги до пяток сносил, чужие пороги обиваю-чи,— мрачно ответил староста.— Есть дома русских, молдаван, украинцев, где, кажется, последнее от себя и детишек оторвали, плачут, но ничем больше помочь не могут.
— А хаджи Богомил, Терещенко, Жабов и прочие толстосумы?
— Не дают, говорят: что могли — отпустили, остальное распродали. На складах, мол, хоть шаром покати..,
— Каким шаром? Там горошину не просунешь. Возил и-возили, а армия уходит. Сгноят, жадюги проклятые!
Староста беспомощно развел руками.
Исправник со свистом дышал сквозь зубы и топтался на месте, словно под ним загорелся пол, потом рявкнул на денщика:
— А ты чего уши развесил? Дежурного ко мне! — И, когда солдат с грохотом выскочил за дверь, повернулся
к старосте: — Иди обратно, скажи, пусть потерпят, что-нибудь придумаем. А шкодить начнут, буянить, по закону военного времени быстро усмирю. Марш!
Вздохнув, староста вышел из передней. Его чуть не сшиб запыхавшийся дежурный. Не дав доложить, исправник спросил:
— Телеграммы или какие-либо вести о болгарском ополчении не поступали?
— Никак нет, господин подполковник.
— Тотчас к оружейному складу Славянского общества выставить надежных часовых. Никого не подпускать без моего разрешения.— И бросил денщику: — Вели кучеру запрягать.
Одеваясь, Иван Степанович мрачно усмехнулся, подумав, что Аксаков 2 хитро предусмотрел все, выдвигая его в председатели кишиневского Славянского общества, надел хомут двойной крепости. Другой на месте председателя при таких обстоятельствах распустил бы ополчение, и вся недолга. Но он, Иванов, этого сделать не может, так как ему же, как начальнику полиции, придется принимать меры против беспорядков и заботиться о прокормлении хэшей.
Сначала
...Городской голова, измотанный и почти разорившийся на бесчисленных ответных приемах для господ офицеров, помотал головой:
— Ничего... И казна, и склады пусты.
*— Что же мне делать?
— Ты председатель Славянского общества, ты и думай. У меня от своих забот по черепу трещины пошли.
Телеграфисты на вокзале и на почте, отощавшие от изнурительной работы за время пребывания в Кишиневе войск, не могли припомнить, были ли даже частные телеграммы, в коих что-нибудь сообщалось о болгарском ополчении. Иванов всплеснул руками. Откуда же слухи?
На пути в канцелярию велел кучеру объехать стороной Армянское подворье и вдруг заорал:
— А ну, ворочай обратно на почту!
Кулаком постучал в дверь телеграфной, войдя, сам закрыл ее на крюк, захлопнул окошко перед самым носом солидного господина в котелке, сдвинул на край стола ворох неотправленных телеграмм и приказал телеграфисту:
— Записывай и передашь самые срочные. Первая — в два адреса: Москва, председателю Славянского общества Аксакову; Петербург, председателю Славянского общества Васильчикову. Кормить болгарских добровольцев нечем. Если средства не поступят в ближайшие дни, буду вынужден распустить ополчение. Иванов. Вторая телеграмма: Бендеры, командиру 56-го Житомирского полка. Прошу срочно командировать мне капитана Николова и, если возможно, несколько унтер-офицеров для управления болгарскими добровольцами. Председатель кишиневского Славянского общества подполковник Иванов. Третья...
В окошко отчаянно стучали, галдели. Иванов шагнул к нему, распахнул, заглушил собственной руганью крики отправителей телеграмм, с силой захлопнул и вернулся к аппарату:
— Третья — в тот же полк капитану Николову: Рай-чо, приезжай немедленно помогать добровольцам. Телеграмму полковому послал. Иванов.
Как только он вышел из телеграфной, на него набросился тот самый господин в котелке:
— Господин исправник, я буду жаловаться, вы не имеете права вмешиваться в дела телеграфа! Я московский первой гильдии купец Малкиель! Я поставляю армии сапоги. У меня срочные деловые телеграммы!
Исправник хмуро ответил:
*— У меня тоже не любовные послания.
В это время купца бесцеремонно оттеснил иностранец, показывая нарукавный знак корреспондента, аккредитованного при Главной квартире, и на ломаном русском языке прокричал, что у него важная депеша для «Таймса». Он так близко размахивал бумажкой перед носом Иванова, что тот невольно выхватил ее и, увидев английский текст, буркнул:
— Сейчас отправят, сэр.
Вернулся в телеграфную, прочитал кое-как, поняв, что в телеграмме сообщается о передвижении армии к Румынии, перечисляются названия и номера частей и путь их следования. Возмутился: