После десятого класса
Шрифт:
Невесть откуда взявшийся гренадер-кексгольмец, наверно из связных, нес на руках завернутую в лохмотья девочку. Она ничего не говорила, не кричала, а только судорожно вцепилась грязными ручонками в набухший от пота ворот солдата. Что видели ее глаза, можно было только догадываться. Идущие рядом солдаты рассуждали:
— Она не болгарка, а турчанка...
— Нет, на гречанку больше похожа.
— Армянка, я видел их повозки вчера.
— То цыгане были...
Опять донесся раскатистый треск. Солдат прижал девочку к животу, скорчился, прикрыв спиной, словно от дождя. Засвистело, защелкало. Дико закричали раненые. Потом, тронувшись дальше, кексгольмец спокойно пояснил:
— Дураки вы, братцы, и балбесы. И вовсе не гречанка, не болгарка, не турчанка... Она — дите. А коли имя отшибло, то свое дадим — не пропадет 2.
Райчо шел со своим отрядом новичков, залпом хвативших сверх меры солдатского горя, утешал как мог, заявляя, что в любой войне всегда есть временные неудачи, поражения, отступления. Неприятель тоже не дурак, и его голыми руками не возьмешь. Чуть оплошал — и он перехитрит, осилит тебя... Но, как назойливый слепень, в голову лезло воспоминание о Сербии. Тогда Сербию спасла от полного поражения Россия. Россию же спасать некому, у нее есть только недоброжелатели. «Господи, что я думаю, ведь сам же внушаю дружинникам, что на войне временные неудачи неизбежны». И Николов стал объяснять ополченцам, какое значение имеет для армии защита Шипкинского перевала.
И как назло, когда изнывающие от жары, уставшие, раздетые войска достигли Шипкинского перевала, ударили дожди, резко похолодало, а людям не из чего было строить шалаши, негде было укрыться от ливней и нечем, кроме штыков, копать землю... А через перевал днем и ночью на Габрово шли и шли толпы беженцев и гурты скота...
Оборону Шипкинского перевала поручили генералу Столетову, подчинив его с болгарским ополчением 2-му корпусу, усилив тремя батальонами орловцев, четырьмя казачьими сотнями и 27 орудиями — всего 5000 человек... Это против 27-тысячного войска при 48 орудиях, предназначенных Сулейман-пашой для захвата перевала.
Передовой отряд был расформирован, и генерал Гурко послал дружинникам прощальное письмо, заканчивающееся словами: «Вы ядро будущей болгарской армии. Пройдут года, и эта будущая болгарская армия с гордостью скажет: „Мы потомки славных защитников Ески-Загры”».
А пока это ядро было исхудавшим, обросшим, со сбитыми в кровь босыми ногами и с неисправными ружьями. Половина их вышла из строя от стрельбы. Только 4-я дружина имела воинский вид, ибо она была оставлена для прикрытия перевала. Сейчас во временное командование ею вступил капитан Николов.
Осмотрев позиции и людей, Столетов вернулся в свой шалаш и стал готовить донесения. Думая о будущем ополчения, в первом донесении он привел прощальное письмо Гурко и далее написал: «Бой под Ески-Загрой показал, что болгары могут драться и умирать героями. В конце концов, по моему крайнему убеждению, мы должны преодолеть все затруднения и сформировать правильную болгарскую милицию в возможно большем размере». Донесение Столетов адресовал прямо в Главную квартиру, надеясь, что, может, это убедит князя Черкасского.
Потом внимание генерала привлекла записка об утраченном обмундировании и снаряжении, и он спросил адъютанта Ильина:
— Штабс-капитан, это потери с убитыми и ранеными?
— Нет, ваше превосходительство, о потерях в людях и их снаряжении указано в сводке, приложенной к боевому донесению.
— Куда же это девалось? Как обосновать списание?
— Скатки и мундиры под раненых подкладывали, отдавали беженцам. И котелки тоже. Некоторым семьям не в чем было принести воду и готовить пищу, а полно было стариков, женщин, детей, больных. Сапоги у многих развалились, да и ноги сбили в кровь. Кстати, ваше превосходительство, солдаты и драгуны тоже отдавали все с себя беженцам и раненым.
— Драгуны нам не пример. За них есть кому заступиться. Сам великий князь им благоволит, а вот князь Черкасский только и ждет, в чем упрекнуть бы ополченцев. Сколько при этом оружия потеряно?
— Ружей утрачено меньше, чем число убитых и раненых. Многие ополченцы принесли по два ружья.
— Так вот и пишите, что, несмотря па такие потери, эти люди принесли с собой не только свое оружие, но и ружья товарищей, павших на иоле боя.
Свое донесение в штаб корпуса Столетов закончил словами: «Вынужден просить сменить ополчение с Шип-кинского перевала ротами Орловского полка. До крайности неисправна доставка хлеба. Неимение сухарного запаса — почти поголовно; отсутствие обуви; патроны подмочены и вряд ли в настоящее время годны. С началом холодной и сырой погоды многие отлучаются самовольно искать хлеб и одежду; впереди — изнурительная лихорадка и голодный тиф; чтоб спасти ополчение, необходимо вывести по крайней мере в г. Габрово, дать им отдых, укомплектовать и все исправить. Палаток у нас нет».
Вскоре на перевале суточная норма хлеба была снижена до 1/4 фунта (100 г) па человека.
Начальник штаба армии ответил, что помощи дать не может, кроме двух заново сформированных дружин из Велико Търново и Систово.
Положение Дунайской армии было трудным. С запада, из Плевны, грозил Осман-паша. С востока наступлением от Рущука турецкие войска пытались отсечь армию от переправ. Прорыв ликвидировала 33-я дивизия генерала Тимофеева. Кроме того, Главная квартира боялась удара от Осман-Базара на Велико Търново, резиденцию императора, и просила из России подкрепления.
Это понимал не только Столетов, но и многие офицеры. Столетов сознавал, что сломался в самом начале главный замысел плана Обручева — Милютина, предусматривающий численность передового отряда в 160 тысяч человек. Ныне против кадровой многочисленной и хорошо вооруженной армии отправили через Балканы отряд Гурко всего в 12 тысяч штыков. И он, уже воевавший против численно превосходящего противника и понесший потери, вряд ли мог закрепить успех.
Неправильно было использовано и болгарское ополчение. Оно шло в составе русских войск и было лишено возможности проникать во вражеский тыл и становиться ядром восстаний в Южной Болгарии... Но на то была воля государя.
На следующий день после отказа в помощи Столетов разрешил дружинам спуститься с перевала в деревню Шипку. Там в разграбленных турками и брошенных населением домах ополченцы обсушились, подлатали одежду и даже ухитрились испечь хлеб. Но этот комфорт длился недолго.
Облака пыли на дороге из Казанлыка стали выше и гуще, сквозь гул потока беженцев доносились выстрелы. Было ясно, что это башибузуки и черкесы настигали беженцев и творили расправу. Разведчики сообщили, что турки стали на бивак на Казанлыкских высотах.