После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Ганс, как это часто бывает, немного нерешительный и неуверенный, робко сделал бросок, не крепко схватив рукоятку оружия рукой. Граната выскользнула у него из пальцев и упала на землю позади него. Граната была взведена, и страховочная леска свисала с его большого пальца. Остальные стояли на безопасном расстоянии от метателя и в ужасе смотрели на окаменевшего Ганса. Граната с шипением приближалась к детонации. Я выкрикнул его имя, но он не двигался, и мы бросились на землю. Еще падая, я увидел, как тело Чалила летит к Гансу, словно выпущенная стрела. Могучим прыжком он бросился на него, и они вместе рухнули на землю. Как только они коснулись земли, граната взорвалась. Мы вскочили на ноги и побежали к раненым. Бассем на бегу сорвал с себя рубашку, и пока мы беспомощно боролись за самообладание, он уже был рядом с Гансом и первым перевязал его. Чалиль был тяжело ранен. Он поглотил заряд шрапнели своим телом, под которым оказался Ганс. Он лежал очень неподвижно и приказал Басему
Оба находились в больнице в течение многих недель. Чалиль выжил. Это событие произвело глубокое впечатление на БСр и на меня. Безоговорочная преданность палестинских товарищей, как рефлекс — постоять за жизнь другого товарища, показала нам их высокую революционную мораль и заставила нас вдруг почувствовать, как далеки мы были от реальности войны, которую мы в ФРГ объявили государству. Для палестинских федаинов это была повседневная реальность. Для нас военная подготовка была романтическим исключением, и поэтому мы стояли там беспомощные и испуганные, не в силах использовать секунды между жизнью и смертью.
Ганс покончил со своим флиртом с партизанской войной. Мы привезли в Берлин сопливого товарища, который уже привел нас в безграничное смущение своими столичными претензиями в больнице Красного Полумесяца. Он просто забыл, где он находится и кто мы такие. Только его страдающий человек был все еще важен для него. В берлинском госпитале он вел себя как обычный гражданин.
Госпиталь был переполнен ранеными федаинами. Пока мы ждали, когда Ганса можно будет перевезти, гражданская война обострилась. В Бейруте фалангисты (Катаеб) сражались против Левого фронта под руководством Джумблата. Различные пайастинские партизанские группы также боролись против Фаланги, которая отстаивала политическое и экономическое господство христиан. Запад всегда говорил о войне в Ливане как о религиозном конфликте. Не потому, что он не знал лучше, а чтобы скрыть основной социальный конфликт между не имеющим собственности мусульманским населением и владеющим собственностью христианским меньшинством.
Мы с Баром должны были пройти через линии огня, если хотели попасть в больницу. Без защиты товарищей, мы больше не могли передвигаться по городу. Похищения были в порядке вещей. Госпиталь был похож на военный госпиталь прямо за фронтом. Каждая койка была нужна, а добрый Ганс все никак не хотел покидать свою. Его рана была незначительной по сравнению с ранами, полученными в уличных боях. Потом мы, наконец, посадили его в самолет и с облегчением отпустили обратно в свой мир в Берлине.
Глава восьмая
Когда все практические усилия, как и теоретическое поле зрения, направлены только на выполнение важного действия, а не на общую стратегическую, политическую концепцию, после его успешного выполнения возникает вакуум. Возникает вопрос «Что теперь? Что дальше?» Именно так я чувствовал себя после акции освобождения. Мое представление о том, как мы должны развивать вооруженную политику, было совершенно туманным. Вернер был хладнокровно застрелен при попытке построить что-то в Западной Германии, Карл Хайнц попал в плен, был тяжело ранен. Фриц вернулся в Берлин выгоревшим и неспособным дать какой-либо инновационный импульс. Дискуссия о переопределении и перспективах снова была крайне необходима. Но мы хотели отложить ее до возвращения товарищей из Йемена. После того, как война в Ливане утихнет, мы хотели попробовать еще раз. А до тех пор мы считали, что важнее всего обеспечить наше будущее экономическое положение. Так два печально известных ограбления шоколадных банков стали частью вечерней программы Берлина. Двумя группами, в два дня подряд, мы ограбили два банка и предложили присутствовавшим клиентам шоколадные конфеты, чтобы расслабиться. В листовке мы оставили причины нашей акции по экспроприации.
Глава десятая
Берлин как политическая и постоянная материально-техническая база для подпольной организации был исчерпан уже к 1976 году. Новые антитеррористические законы, §88a, §129a, изощренные методы «драгнетов», психологическая война подорвали многое на нашей территории, но еще большее значение имел повсеместный упадок революционных перспектив во всем левом движении. Партизаны ослабли или перестали подавать надежды. Некоторые переехали
Значительная часть либеральной интеллигенции встала на сторону против методов пыток в изоляторе, и возможное превращение этой гуманитарной приверженности в политическое качество в поддержку политзаключенных стало большой проблемой для правительства.
Нелегальный партизан стал для левых не более чем мифом. Это больше не был политический проект, которому давали шансы и перспективы. У нас по-прежнему были единомышленники, но те, кто решил принять участие в вооруженной борьбе, приняли решение о проекте, который был отделен от массы левых, об изолированной борьбе. В этом заключалась разница с 1969/70 гг.
Движение 2 июня, из которого мы вышли и на основе которого мы основали и развили партизанскую организацию, существовало только в головах разрозненных приверженцев и, прежде всего, в головах заключенных, которые вышли из этого движения. Как практическое политическое движение с латентным революционным характером и широкой революционной боевитостью, оно стало неустойчивым уже задолго до 1975 года. Товарищи, которые пришли к нам в 1974 году и с которыми мы разделили похищение Петера Лоренца, пришли к нам не потому, что их районные группы, их низовые группы стали радикальными. Наоборот! Они хотели спастись от политического разложения, от затуманивания революционных потребностей и целей. Все они присоединились к партизанам как оставшиеся революционные личности, чтобы противопоставить распространяющейся бесцельности и расплывчатости, фрагментации и отступлению революционного насилия свою личную последовательность. В конце семидесятых берлинские узники Движения 2 июня все еще отчаянно взывали к «T\inix» конгрессу, чтобы воссоединиться со старыми добрыми формами сопротивления из истоков движения для обретения нового революционного настроя. В тюрьме они настолько идеализировали эту желаемую идею революционного массового движения, за которое борется решительное вооруженное ядро, что полностью забыли свой собственный практический опыт и решения во время активной нелегальной деятельности. В период с 1973 по 1975 год мы хорошо видели, что разложение революционных потребностей в низовом движении неумолимо прогрессирует. Мы всегда имели в виду нашу первоначальную концепцию, но реальное развитие левого движения уводило нас все дальше и дальше от реализации нашей концепции. Поэтому мы концентрировали свои действия на собственных силах, которые в те годы еще могли достигать и образовывать небольшие островки в движении. Но мы ясно видели массовый исход левых, уходящих от революционного насилия в сторону защищенных проектов и свободных пространств.
«Движение не может быть просто распущено, как садовый клуб», — воскликнули Бар и Ронни, когда прочитали весьма неловкий «документ о роспуске» подпольного Движения 2 июня. Они были абсолютно правы, но движение возникает из движения, а где есть застой, там нет больше движения. Движение 2 июня, как его понимали заключенные товарищи, которые все еще держали его в уме, существовало уже давно, до этого превратилось в химеру задолго до появления этой газеты 167. Кроме нас — нелегалов первого и второго часа — и после нас, «движение» больше не производило ничего организованного, связующего, потому что его революционные потенции были очень скоро погашены, поглощены искусной социал-демократической политикой и запуганы безжалостной политикой преследования. Наши силы еще питались революционными страстями начала движения 1968 года, но изжили свое революционное существование, что неизбежно и логично привело и к нашему политическому истощению. В 1976 году Движения 2 июня уже не существовало, но мы, небольшой партизанский отряд, возникший из него, все еще существовали. И мы были далеки от мысли сдаться. Когда мы вернулись из Йемена в 1976 году, у нас в сумках были новые концептуальные идеи.
Возвращаться в Берлин не имело смысла. После арестов 1975 года вся логистика и поддержка рухнули. Почти все технические материалы попали в руки полиции. Нам пришлось начинать с нуля. Кроме того, за прошедшие годы берлинская местность была значительно изрезана следственным аппаратом, Управлением по защите конституции и политической полицией.
В лагере мы больше думали о внешнеполитических интересах ФРГ, ее европейской политике, роли НАТО, роли ФРГ в ней. Находясь далеко от Германии, мы теперь рассматривали маленького монстра в более широком контексте и стремились укрепить его. Здесь также сыграло свою роль влияние Абу Хани. В целом, связь с освободительной борьбой палестинцев сместила наши политические взгляды в сторону более глобальных соображений. Ведь положение палестинского народа было взрывоопасным несправедливым результатом имперской политики Запада.