После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Вначале РАФ явно пыталась связать свои действия с воинственной низовой политикой АПО. Коммюнике после освобождения Баадера было ярким примером. Вскоре, однако, группа заявила, что невозможно сочетать массовый активизм с партизанской борьбой. Примерно в то же время, когда появились К-группы, РАФ также стала использовать авторитарные марксистско-ленинские принципы работы с кадрами. Это вызвало раскол между РАФ и антиавторитарными спонтистами, которые отвергали все понятия о лидерстве.
Своими антиимпериалистическими действиями в мае 1972 года — например, нападением на штаб-квартиру армии США в Гейдельберге — РАФ проверил свои отношения с К-группами, которые они разделяли с К-группами общее наследие АПО. Однако большинство бывших ком-радов АПО дистанцировались от этих акций. Отсутствие солидарности и трусость, с которыми столкнулась РАФ, привели к новой ориентации внутри группы. Теперь в центре внимания стала глобальная антиимпериалистическая борьба. РАФ рассматривал себя в качестве «первой мировой» ветви национально-освободительных движений на «трех континентах» (Африка, Азия, Латинская Америка).
В 1972 году практически все поколение основателей РАФ находилось в тюрьмах. Тюрьмы стали новыми районами агитации. Члены RAF особенно активно боролись против одиночного заключения, которое они называли «пыткой изоляцией» [Isolationsfolter]. Их главным требованием было совместное содержание [Zusammenlegung] для всех заключенных RAF. Чтобы продемонстрировать свою приверженность, заключенные RAF провели несколько голодовок.
С 1975 по 1977 год новые члены RAF пытались несколькими акциями заставить своих товарищей вернуться в тюрьму. Однако «Свободный партизан» распался после неудачного «Наступления 1977 года», которое включало акции против влиятельных лиц, таких как Зигфрид Бубак, генеральный прокурор Германии, Юрген Понто, председатель банка «Дрезднер», и Ханнс-Мартин Шлейер, президент Конфедерации объединений немецких работодателей.
Движение 2 июня в 1972 году представляло себя как «городская партизанская организация, состоящая из нескольких автономных групп». В отличие от РАФ, его политика была направлена в основном на противоречия в самих индустриализированных странах:
Движение 2 июня базировалось в Западном Берлине, где оно организовало ряд успешных и популярных акций, включая ограбление банка с раздачей зефира в шоколаде. Похищение видного члена ХДС Петера Лоренца привело к освобождению ряда заключенных товарищей. Однако к 1976 году группа сильно ослабла из-за арестов большинства ее членов. В итоге Движение 2 июня разделилось на две фракции: одна придерживалась антиимпериалистического курса РАФ, а другая делала упор на социально-революционный активизм.
Концепция революционных ячеек и женской партизанской организации «Роте Зора» была схожа с подходом «низовой партизанской организации» Движения 2 июня. В 1981 году некоторые члены организации размышляли об этапе основания Революционных ячеек и их подходе к боевой борьбе:
В 1973 году, когда первая революционная ячейка взяла на себя ответственность за акцию, мы рассматривали себя как отправную точку массового движения, которое охватит различные слои общества. Для нас было много признаков, которые оправдывали эту уверенность. Волна забастовок на таких заводах, как Hoesch, Mannesmann, John Deere и Klockner, указывала на новые формы и цели борьбы на рабочих местах в Германии. На заводе Форда в Кельне вырисовывались контуры многонационального и автономно организованного рабочего класса. Во многих районах произошли волнения. Молодежное движение выступало за создание самостоятельных молодежных центров даже в самых маленьких городах. Движение скваттеров доказало готовность людей брать то, что им нужно. Формы сопротивления, которые раньше считались сугубо личными, были политизированы, например, воровство в магазинах или бесплатный проезд в общественном транспорте. Женское движение быстро превратилось в мощную социальную силу, примером чего стала общенациональная кампания против «параграфа об абортах» 218 в 1975 году. ... . . Концепция вооруженной борьбы казалась возможностью поддержать эти тенденции. Действия, проводимые подпольными автономными группами, должны были стать первыми шагами в направлении непрерывной атаки против структур господства. Наша цель заключалась в организации «контртеррористической силы» в небольшие автономные подразделения, которые будут работать, бороться, взаимодействовать и защищать как элементы массового движения. Когда будет достаточно отрядов, партизаны сами станут массовым движением (Revolutionarer Zorn, № 1, май 1975).
Интересно отметить, что Революционные ячейки никогда не получали того общественного внимания, которое получал РАФ, институционализированный враг западногерманского государства.
<p style="margin-left:35.4pt;">
***
Слабость левых была и остается в их неспособности раскрыть тонкие механизмы господства и противостоять им с помощью подрывных стратегий. Недовольство было важным элементом «массового успеха» TUNIX. Но это не только недовольство состоянием Западной Германии (которое широко распространено среди населения, по крайней мере, под поверхностью), но и предлагаемые стратегии изменений. Возникла необходимость объединиться с другими людьми, которые чувствуют то же самое.
Лично мы также были недовольны поведением многих из нас. Мы считали отрицанием своей идентичности отстранение от действий товарищей или стратегические уступки общему политическому климату. В этом смысле, вероятно, был момент неповиновения в нашем призыве к TUNIX; чувство «прямо сейчас мы должны быть особенно радикальными». Наша идентичность — это идентичность радикальных левых. Если мы отрицаем это, остается только цинизм.
Это настроение было выражено и на заключительном марше митинга. Вот описание из буржуазной Tagesspiegel (29 января 1978 года):
Впервые за многие годы демонстрация в Берлине переросла в насилие. Когда толпа из примерно пяти тысяч человек собралась, чтобы завершить трехдневное собрание TUNIX в Технологическом институте, в полицию были брошены бомбы с краской у женской тюрьмы на Лертерштрассе и булыжники у здания суда на Турмштрассе Моабита. Среди протестующих были спонтисты, городские индейцы и другие неорганизованные левые. Они приехали из Берлина, Западной Германии и Западной Европы.
Свастики и руны СС были нарисованы на автомобилях «повшей». Американский дом на Харденбергштрассе был обстрелян камнями. Огромный немецкий флаг с надписью «Modell Deutschland» был протащен по улицам города грузовиком со звуком. На углу Курфюрстендамм и Иоахимсталерштрассе флаг был сожжен под наблюдением полиции и прохожих. ... . . Анархисты несли транспаранты «Штаммхайм повсюду», «Прочь грязь!» и «Мерзость!». На домах вдоль маршрута марша были нарисованы граффити, например, «Освободите печатников Агита» [Агит был коллективом печатников-радистов] и «Анархия возможна». Возле нескольких тюрем протестующие скандировали: «Освободите заключенных!».
Организаторам TUNIX удалось мобилизовать от пятнадцати до двадцати тысяч человек в течение месяца. Это доказало, что радикальные каналы связи и информации все еще не иссякли. TUNIX стал пиком движения немецких спонтистов. Хотя спонти доказали свою способность организовать массовое мероприятие вскоре после немецкой осени, после встречи сформировалась реальность «Двух культур».
Термин «Две культуры» пришел из Италии, где он возник в ходе конфликта между движением «Автономия» и Коммунистической партией. В Западной Германии он был впервые использован в качестве пропагандистского термина членами СДПГ, которые разрабатывали новые стратегии интеграции радикальных левых. Намерением было включить, и тем самым умиротворить, сопротивляющиеся и автономные импульсы зарождающегося альтернативного движения в официальный «политический дискурс». Альтернативная культура должна стать «социальной лабораторией», «испытательным полигоном» для культуры большинства. Тогда социал-демократия сделает самые инновационные импульсы выгодными для современного буржуазного общества. К сожалению, идея «двух культур» была также решительно принята частью сцены Sponti, которая казалась плоской от этого признания сверху. Этот термин также укрепил иллюзию, что можно оставить позади «культуру капиталистического большинства», предаваясь «альтернативной контркультуре».