После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Ободовская Ирина Михайловна

«Эту версию, — читаем мы у Ахматовой, — выдуманную Геккернами, вырастила и пестовала до своего последнего дыхания Идалия Полетика. Она не уставала вдалбливать свою бесстыдную сплетню полоумному Трубецкому в Одес­се... Она говорила В. Ф. Вяземской, что Александрина «при­зналась» ей, она везде тут как тут. Геккерн и Полетика были людьми своего времени и круга и твердо знали, что ничто в глазах света не могло так запачкать и совершенно уничто­жить Пушкина, как такая сплетня. Недаром Трубецкой пи­шет о романе Пушкина и Александрины: «Об них (причи­нах смертельной дуэли) в печати вообще не упоминается, быть может потому, что они набрасывают тень на человека, имя которого так дорого для нас русских». Он еще помнит, а Щеголев уже не помнит и не понимает неприличие и чудо­вищность этого обвинения, а затем уже все с умилением пе­ресказывают эту «легенду» и пишут стишки подруге поэ­та».

Все это правильно,

кроме одного: для Трубецкого имя Пушкина не было дорого, поскольку он предал гласности клеветнические измышления Геккерна и Полетики, несо­мненно, зная, что они попадут в печать. Если бы он не хотел «набросить тень» на поэта, он не стал бы рассказывать об этом в Павловске, на даче Краевского, в присутствии неско­льких лиц, да еще в год 50-летия со дня смерти Пушкина.

Обратимся еще к одной гипотезе, а именно, к увлечению Александры Николаевны... Дантесом. Версия эта была вы­двинута в 1964 году Яшиным, а в 1973 году снова появилась в опубликованных материалах об Александрине Анны Ахма­товой. Яшин приписывает Александре Николаевне вос­торженное внимание к Дантесу, основываясь на одной ее фразе в письме к брату в 1835 году, где она якобы называет его «образцовым молодым человеком». Но внимательное изучение подлинника показало, что там в тексте есть запя­тая, не замеченная переводчиком, и эти слова относятся к другому лицу. Ахматова же делает вывод, что «Александрина влюблена все в того же Дантеса», основываясь на «кон­тексте» письма С. Н. Карамзиной от 27 января 1837 года. Что касается еще одного ее довода, а именно, портрета Дантеса, якобы висевшего при Александре Николаевне в ее сто­ловой в Бродзянах, то об этом мы скажем подробнее далее.

Но каково же было в действительности отношение Алек­сандры Николаевны к преддуэльным событиям, к Пушкину, к Дантесу? Новонайденные письма дают нам возможность совсем иначе рассматривать этот вопрос. Александра Нико­лаевна, несомненно, знала всю подноготную брака Екатери­ны с Дантесом, так взволновавшего своей «загадочностью» петербургское общество. Очевидно, желая поддержать сест­ру в первое время ее новой и трудной жизни после замуже­ства, она иногда ходила к ней. Напомним, что писала Алек­сандра Николаевна брату 22—24 января 1837 года, то есть чуть ли не накануне дуэли.

«Все кажется довольно спокойным, жизнь молодоженов идет своим чередом; Катя у нас не бывает... Что касается ме­ня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприят­но тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дя­дей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда... Что касается остального, то что мне сказать? То, что происходит в этом подлом мире, муча­ет меня и наводит ужасную тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе...»

Это чрезвычайно важные для пушкиноведения высказы­вания. Отношение Александры Николаевны к «дяде и пле­мяннику» выражено здесь совершенно ясно. Она не писала бы так, если бы была влюблена в Дантеса. Кроме того, чув­ствуется, что и Дмитрий Николаевич разделяет это ее отно­шение к Геккернам, и она доверительно пишет ему, уверен­ная, что он ее поймет. Обратим внимание и на «я даже там один раз обедала» — слово «даже» еще раз подчеркивает ее нежелание бывать в доме Дантесов. Но самое главное для нас в данном случае в этом письме ее стремление не причи­нять неприятность дому Пушкиных, то есть Пушкину и На­талье Николаевне. Вряд ли можно переоценить значение этого письма для характеристики чувств Александры Нико­лаевны в эти тревожные дни, ее истинного отношения к «подлому миру», то есть к великосветскому обществу, вклю­чая и Геккернов, о поведении которых ей, конечно, было хорошо известно.

Но вот в процессе дальнейших поисков нами найден еще один, до сих пор неизвестный документ, имеющий перво­степенное значение для опровержения утверждений, что Александра Николаевна была увлечена то Пушкиным, то Дантесом.

Александра Николаевна прожила в Петербурге при жиз­ни Пушкина более двух лет и постоянно бывала в обществе. Неужели она никем не увлекалась, никого не любила? Люби­ла, и ей отвечали взаимностью. Кто же он? Аркадий Осипо­вич Россет, брат известной приятельницы Пушкина Алек­сандры Осиповны Россет, молодой офицер, сослуживец братьев Карамзиных. Он постоянно бывал в карамзинском салоне и там, видимо, познакомился с Александрой Никола­евной и увлекся ею. Известно также, что Аркадий Осипович часто посещал и дом Пушкиных, так как в своих воспомина­ниях (в записи П. И. Бартенева) он говорит, что «полюбил Пушкина, у которого был

домашним человеком и о котором до конца жизни вспоминал он с особой теплотою». Пушкин, очевидно, так же тепло относился ко всему семейству Россетов. Через одного из братьев, Климентия Осиповича, он хо­тел поручить в ноябре 1836 года передать Дантесу свой пер­вый вызов на дуэль. Аркадий Осипович был завсегдатаем до­ма Пушкиных. Александра Осиповна, женщина широко образованная, остроумная — постоянная собеседница поэта.

По свидетельству друга Пушкина П. А. Плетнева, Арка­дий Россет был умный, благородный и добрый человек. В одном из писем к Гроту Плетнев писал о нем: «Я очень люблю его за ум, опытность и какой-то замечательный мир души».

Впервые о романе Россета и Александры Николаевны мы узнаем из письма С. Н. Карамзиной от 18 октября 1836 года, где она пишет, что они вернулись с дачи в город и во­зобновили свои вечера, на которых с первого же дня все за­няли свои привычные места: «Александрина — с Аркадием». Значит, ухаживание Россета началось еще раньше, в сезоне 1835/36 года.

Много лет спустя, в 1849 году, в письме Натальи Никола­евны к Ланскому мы находим тому подтверждение и, более того, узнаем о взаимной любви Александры Николаевны и Россета. Вот это письмо.

«...Вчера вечером не могла тебе писать — Россет пришел пить чай с нами. Это давнишняя страстная и взаимная лю­бовь Сашиньки. Ах, если бы это могло кончиться счастливо. Я вижу отсюда, как ты улыбаешься на мои проекты, но почему знать: никто как Бог — у каждого своя судьба, и кто знает, что это не ее. Прежде отсутствие состояния бы­ло препятствием. Эта причина существует и теперь, но он имеет надежду вскоре получить чин генерала, а с ним и улуч­шение денежных дел, и потом Сашинька должна получить 300 душ. С этим можно прожить, по крайней мере, вполне прилично. Оба они не любят света и смогут поладить. Последние дни я, не стесняясь, посылала ее вместо себя на во­ды. Он их также принимает, и я полагаю — надо пользовать­ся обстоятельствами: помоги себе сам и Бог тебе поможет, стучись и отверзится. По моим наблюдениям он сохранил к ней много дружеских чувств: я не решаюсь сказать, что это любовь, но он с удовольствием ее видит, с ней встречается, и вот уже два вечера, что он провел с нами, не будучи приглашенным, и не застал ее в третий, когда мы были у Борхов. Все это только надежды, и я пишу тебе доверительно, имея привычку делиться с тобой самыми сокровенными мыслями, не воспринимай их как нечто, в чем я уверена, а также не смейся надо мной, а присоедини свои молитвы к моим за счастье сестры». Эти слова Натальи Николаевны о любви Россета имеют и несколько косвенных подтвержде­ний, которые мы приводим ниже. Они говорят о многом...

«Давнишняя страстная и взаимная любовь Сашиньки». Вот разгадка тех настроений, которыми полны письма Александры Николаевны, то веселые, то печальные. Види­мо, роман этот протекал не гладко. Россет был увлечен, это несомненно, он постоянно бывал в доме Пушкина, по-види­мому, ради Александрины, все же жениться не решался, воз­можно, и из-за материальной своей неустроенности. Одна­ко весьма вероятно, что его ухаживания и закончились бы браком — Наталья Николаевна говорит, что Россет любил Александрину, а ее словам можно вполне верить, если бы не события конца 1836 года. В это время, очевидно, уже ходи­ли по Петербургу сплетни о «романе» Пушкина со своячени­цей. Россет знал и о пасквиле, и о вызове в ноябре Пушки­ным Дантеса на дуэль, которая тогда не состоялась. Далее события развивались очень быстро и закончились гибелью Пушкина. В этих условиях, конечно, думать о браке Аркадий Осипович не мог. В цитированном нами выше письме Алек­сандры Николаевны, написанном за несколько дней до дуэ­ли, может быть, всего за день-два, она писала, что все, что происходит в этом подлом мире, мучает ее и наводит ужасную тоску. «Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе», — говорит она.

Подлый мир. Подлое великосветское общество. Оно раз­рушило ее счастье, счастье ее сестры... Тут было отчего прийти в отчаяние. И тихий Полотняный Завод, который некогда она так проклинала, показался теперь Александре Николаевне землей обетованной, где она могла бы скрыть­ся на некоторое время и пережить свое горе.

А потом Александра Николаевна уехала, и прошло два долгих года, прежде чем они снова свиделись. Но прежние чувства Россета уже не вернулись. И, встретившись с Алек­сандрой Николаевной много лет спустя на даче у Натальи Николаевны, он не испытал ничего, кроме «дружеских чувств». Наталья Николаевна в глубине души понимает, что ее матримониальные надежды весьма эфемерны: любовь ушла и не вернется, обоим им было уже под сорок, все в про­шлом... Навестив несколько раз семью покойного поэта, ко­торого он уважал и любил, Россет уехал.