Последнее небо
Шрифт:
А Зверю ты веришь?
Сложный вопрос. Но этот, по крайней мере, знает, что делает. И снова становится понятно, что же подтолкнуло тогда, еще в самом начале, дать ему именно такое прозвище.
Ведь Зверь же. Не назовешь иначе.
Ула права, люди его любят. А сейчас, не слыша в свой адрес ничего, кроме ругани, непрерывно понукаемые, работающие на износ люди его не то что любят – боготворят. По-собачьи. Без рассуждений. Ночью или днем, в любое время суток, каждый готов сделать все, что прикажет этот…
Интересно,
Сложный вопрос.
– Ты слушай, Гот, слушай! – наставительно советовал Азат, когда ему случалось пересечься с майором в одной точке пространства. – Пендель со Зверем говорят на чистейшем русском. Только на русском! И ведь все их понимают.
Дитрих не стал бы с полной определенностью утверждать, что язык, на котором общались в ремонтном цехе, был русским. Уж во всяком случае, литературным русским он не был. Это был, если можно так выразиться, международный русский.
Да хоть китайский, не все ли равно? Главное, что работали.
Четыре дня. Отдельные детали паутины готовы к сборке. Пришло время отправляться к двигателю и заканчивать работу уже там. На месте. Заканчивать работу по монтажу креплений. Дело за бортовым компьютером болида. Что там говорил Зверь?
Прыжки невесть куда, да еще на чужой машине меня не прельщают.
На чужой – конечно. Но дайте ему возможность… пообщаться? Да, пожалуй, именно так, дайте ему возможность пообщаться с болидом, и машина вполне может перестать быть чужой для Зверя. Это более чем вероятно.
Однако кроме него некому. Если бы Кинг был здоров!
– Ах, если бы Кинг был здоров, – Мягкий, сочувствующий голос, такой сочувствующий, что злость брала.
В последние дни эта его привычка стала раздражать Гота. Зверь исчезал и появлялся слишком неожиданно. И незаметно. Тенью из глубоких ночных теней. Призраком – в сумерках. Слепящим маревом в самый разгар дня. Вот и сейчас соткался из полутьмы и яркого света в дверях ангара.
Гот вдруг услышал тишину. Снаружи доносились голоса, там снаряжались грузовые вертолеты, которые должны были доставить детали паутины к двигателю. Там были люди. Там был свет. А здесь, в ангаре, тихо. Два человека и машины.
Спящие?
Зверь обошел майора. На миг солнце осветило его лицо. Снова улыбка. Усмешка.
Насмешка.
– Мысль не лишена приятности. От меня будет больше пользы в кратере, а с компьютером лучше справится Кинг. Да и ты перестанешь оглядываться через плечо: когда же Зверь займется устранением свидетеля?
Насквозь видит. И вызывающе демонстрирует это. Хотя что там особо видеть? Мысли Гота сейчас полностью в рамки Зверя укладываются. И это тоже раздражает.
– Кинг болен.
«И ты прекрасно знаешь об этом. Так какого черта?! Хочешь лишний раз подчеркнуть свою незаменимость? Я прекрасно осознаю ее, и тебе совершенно незачем портить мне настроение… сержант».
— Я могу вылечить его. Мне потребуется время на то, чтобы проверить
– Ты можешь… что?
– Хм, майор, раньше за тобой не водилось привычки перебивать.
Бешенство доходит до критической точки. До предела. Зверь знает, где предел. Лучше самого Гота знает Он специально делает это: выводит из себя. Зачем?
– Я могу вылечить Кинга.
– Но? – вопросительно уточнил Дитрих. Внешне спокойно, хотя мало толку от напускного спокойствия в разговоре со Зверем.
– Никаких «но». Я просто пришел сказать тебе, что могу вылечить Кинга.
– В число твоих способностей входит и эта?
– Да.
– Где же ты был раньше?
Равнодушно пожал плечами.
– Раньше я об этом не задумывался.
– Вот как? – И ведь не врет, похоже. С него и вправду станется не подумать о том, что можно напрячься не для себя, а для кого-то другого. – В таком случае, может быть, ты и Джокера вылечишь? Тогда с безопасностью в ущелье разберется он. У Джокера это лучше получится. Так же, как у Кинга лучше получится переделать бортовой компьютер. А ты отправишься в кратер.
– Джокера? – Зверь прикинул что-то про себя. – Можно и Джокера.
Гот начал сомневаться в том, что его выводят из себя намеренно. Нет, кажется, Зверь, заработавшись, просто перестал подстраиваться под собеседника. Если даже он и делает это не задумываясь, после четырех бессонных суток немудрено подрастерять навыки.
– А Лонга и Петлю оставишь умирать? – поинтересовался майор, гася раздражение. За последнее время этим искусством он овладел в совершенстве. Бешеное напряжение, ощущение собственного бессилия, двойственная ситуация с… этим. А он, специально или нет, делает все, чтобы ситуация перестала быть двойственной, разрешившись в одном-единственном направлении.
– О Костыле речи вообще не идет? – вопросом на вопрос, в обычной своей манере.
– Костыля уже никто не вылечит. – Гот на секунду зацепился взглядом за взгляд. В черных глазах только скука и равнодушная снисходительность. – У него осталось два, от силы три дня.
– Быстро он.
Зверь ведь не знает о том, что Костыль совсем плох. И не знает о том, что остальные четверо проживут куда меньше. У них болезнь развивается иначе. Чуть-чуть иначе. У каждого со своими особенностями. А Зверь не знает. Он все это время почти безвылазно провел в цехе… И слава богу, что безвылазно, что не попадался на пути, не… Не напоминал о себе.
– Тридцать четыре дня. Не так уж быстро.
Если бы ты раньше вспомнил о том, что умеешь лечить…
— Десять минут до – это много или мало? – неожиданно и вроде бы не к месту напомнил Зверь. – Много или мало, если их достаточно, чтобы убежать, но недостаточно, чтобы убедить?
– Мысли читаешь?
– Бежать имело смысл. Убеждать кого-то было делом бессмысленным. Лечить Кинга нужно. Он полезен. Лечить Джокера… в общем, тоже нужно. Лечить Костыля – только зря тратить время.