Последнее плавание капитана Эриксона
Шрифт:
– Выпей сразу. Это поможет.
Он с трудом приподнялся на локте.
– Откуда ты знаешь? У тебя тоже было такое? – И виновато ей улыбнулся.
– Было всякое. Мне даже случалось отнимать у кочегара лопату, а то и вставать к штурвалу.
Она помогла ему выпить, поддерживая за затылок. Пил он с трудом, захлебываясь и морщась. Темная жидкость проливалась на его рубаху.
– Это… все… от селедки… – откашлявшись и отдышавшись, попытался объяснить он.
– Какая разница от чего, от качки или от селедки. Полежи немного, и тебе станет лучше, – успокаивающе и ласково сказала
Заметив, что Элен собирается уйти, он протянул к ней руку, попытался удержать. Но его начал сотрясать приступ кашля. Он отвернулся к стене и прижал ко рту платок.
– Уходи… пожалуйста… уйди… – бормотал он.
Она заметила на платке большое темное пятно.
Финский залив и в самом деле встретил их поначалу радушно. Ветер постепенно сменил направление и подул уже тихо, с востока. Волна стала мягкая, накатистая, и нос «Эскильстуны» входил в нее, как нож в масло. Ее раскачивало, словно убаюкивало. Но Эриксон хорошо знал нрав Финского залива и не очень верил в его постоянство. К полудню так и случилось. Ветер снова сменил направление, задул холодный, колючий, северный. И волны стали под стать ветру: тяжело, словно молотом, ударяли в левый борт, обдавая палубу пеной. Пароход кренило вправо, но до следующей девятой волны он упрямо выравнивался. Следующая девятая снова заваливала его.
Созданная для плавания по тихому озеру Меларен, «Эскильстуна» послушно кланялась волнам и кряхтела.
Рольф стоял за штурвалом. Его лицо, слегка подсвеченное приборной лампочкой, за мокрым стеклом рулевой рубки походило на лик святого, плывущего над стихией. Как всегда в такие минуты он бормотал молитву.
В рубку ввалился мокрый встревоженный Эриксон. Стряхивая брезентовый плащ, он что-то прокричал рулевому, указывая на компас, но затем схватился за рукоятку телеграфа, поставил ее на «малый ход».
Утром шторм не прекратился. Эриксон, опасаясь за свою посудину, сменил тактику: пошли галсами, поворачиваясь носом то к левому, то к правому борту. Это удлиняло их путь, зато заметно уменьшилась качка.
Теперь был слышен стук двигателя. От ударов волн пароход только время от времени легко содрогался.
В небольшую выгородку, которая совмещала в себе кухню и кают-компанию, вошел бледный Ларсен, тяжело присел на край стула. Было светло, время подходило к полудню, и он, превозмогая болезнь, решился покинуть постель.
Следом за Ларсеном вошел Эриксон, увидев Ларсена, сухо, с легкой издевкой спросил:
– Как спалось, господин редактор? Что снилось?
Ларсен не ответил.
Эриксон сделал вид, что не заметил этого, крикнул за фанерную перегородку, что отделяла кухню:
– Дай нам с господином редактором чайку! Погорячее и покрепче!
Элен поставила перед ними поднос. Эриксон из своей фляжки налил в чашки ром: сначала себе, а затем и Ларсену.
– Мы почти не движемся, – сказал Ларсен.
– Чтобы хорошо двигаться, надо вдоволь кормить топки углем, – бросил Эриксон. – Господин редактор никогда не держал в руках лопату? Господин редактор все пишет, объясняет нам, как надо жить. А только я пока не замечаю, чтобы от этой писанины что-то изменилось в лучшую сторону.
Ларсен отодвинул от себя чашку, тем самым выказывая капитану обиду. Но Эриксон, проведший ночь без сна, был зол на непогоду, на Ларсена и на самого себя, что ввязался в эту авантюру с плаванием в красную Россию, он мрачно продолжил:
– Я везу тебя и твои ящики, а ты отлеживаешься на койке. Что, твоя работа – только марать манжетки? Ну и какая всем нам от этого польза?
Ларсен глубже натянул на пальцы рукав куртки, чтобы скрыть исписанную манжету, но опрокинул чашку. С досадой встал, чтобы уйти.
– Сделал бы хоть половину работы кочегара, чтобы наконец понял, что такое настоящая работа и какая ей… – бросил вслед ему Эриксон и не закончил. Увидел стоящую рядом с ним Элен, которая смотрела вслед Ларсену с очевидной жалостью и сочувствием. Он в сердцах бросил на стол флягу:
– Ты что, спишь с ним? – с гневом спросил он у Элен.
Она молча спокойно смотрела на капитана. И он не выдержал ее взгляда, отвел глаза.
– Если бы не этот газетчик, ты бы так и сидел на берегу без работы, – мягко сказала она.
– Нет, это не я ему! – возмущенно выкрикнул Эриксон. – Это он… он обязан мне и «Эскильстуне»!.. Но ты не ответила: спишь с ним?
Она как и прежде смотрела на него сверху вниз и усмехалась.
– Я не об этом, не о журналисте, я – о кочегаре? – буркнул Эриксон. Он ощутил превосходство Элен и не мог преодолеть его так же, как не мог преодолеть превосходство Ларсена. И от этого он готов был и редактора, и Элен втоптать в грязь. Нашла коса на камень. Уже не сдерживая себя, он выкрикнул: – У тебя от вонючих лап кочегара отпечатки до самого пупа!
Она продолжала усмехаться, понимая, что в этом большом грубом человеке все еще живет неуверенный в себе, исстрадавшийся от постоянной борьбы с превратностями жизни, опасающийся всего окружающего, злой, как волчонок, мальчишка.
– Ты когда-нибудь ночевал на скамейке в парке? – неожиданно спокойно и доверительно мягким голосом спросила она. – Поздней осенью, когда все вокруг в инее? А я спала, и не одну ночь. И человеку, который приютил меня, разделил со мной свой кров и хлеб, я могу позволить отпечатки до пупа. Почему же это оказался не ты, капитан? Ты не замечал, кто спит там, на скамейках, спасаясь от холода, завернувшись в газеты. Вот и газетчик, он тоже спасал меня, потому что я наверняка заворачивалась от холода и в его газеты. А тебе… тебе было не до людей. Ты был слишком занят поисками фрахта для своей старой посудины.
Капитан сник. Кочегар, подходя к выгородке, именуемой кают-компанией, услышал последние слова Элен. И, едва войдя, он торопливо перевел взгляд с капитана на Элен, и понял, что тут происходит что-то серьезное. Не понимая сути, он резко, с вызовом, спросил капитана:
– Я до предела раскочегарил топку, почему ты держишь посудину на малом ходу?
– Потому, что идем галсами. Не хочу подставлять волне бока: может разнести нас в щепки. Финский залив – слишком серьезное корыто для нашей посудины, – спокойно ответил капитан, понимая, что кочегара интересует вовсе не это.