Последнее плавание капитана Эриксона
Шрифт:
– Финский залив? Теперь понятно! – кочегар обернулся к Элен. – Ты слышишь? Оказывается, мы плывем на восток. Как раз туда, где сто чертей передрались из-за большого барыша. Там не просто шторм, там похуже шторма.
– Что тебе не нравится? – взорвался Эриксон. – Если у тебя есть матросский билет, только скажи, я тебя тут же высажу к тем ста чертям на берег! Хочешь, к финнам, хочешь – к эстляндцам. Они там все одной породы!
– Был бы у меня матросский билет, никогда бы не связался с таким людоедом, как ты!
– Ну, связался же! Так вкалывай! И не лезь в мои дела, а я не полезу
Последние слова Эриксон произнес, пристально глядя на Элен.
– Твоя власть, капитан! Принял к сведению, – зло и значительно сказал кочегар. – Но и ты не забудь…
– Что не забыть?
– А все. И этот разговор тоже.
– Угрожаешь?
– Ну что ты, капитан! Разве можно? Кто ты, и кто я…
Лицо кочегара вдруг преобразилось, на нем обозначилась какая-то нагловатая, скверная улыбка. Он извлек из кармана замусоленную колоду карт, ловко ее перетасовал.
– Может, сыграем, капитан? На счастье! Посмотрим, кто первый вытянет червовую даму?
Эриксон резко отвернулся и вышел из каюты, с силой громко хлопнув дверью.
Ларсен кидал в топку уголь. Его лицо лоснилось от пота. Остановился, оперся на лопату. Передохнул. Смахнул тряпицей с лица пот. И снова, поплевав на ладони, принялся за работу. Неумело подобрал уголь, понес его к топке, забросил и снова вернулся. И так много раз: три шага к углю, три шага к топке, вместо того, чтобы подгрести его поближе к прожорливому жерлу. Усталая тень Ларсена неторопливо двигалась по стене.
Капитан вошел в кочегарку, долго и незаметно, стоя в проеме двери, наблюдал за бестолковой работой журналиста. Дождался, когда тот вновь остановился, чтобы вытереть с лица пот и отдышаться. И лишь после этого выступил из сумерек в полосу неровного света от пламени горящего угля.
– Ну, вот! Теперь ты будешь знать, какая у них жизнь.
– У кого? – хрипло спросил Ларсен.
– У рабочих. Ты ведь в своей газетке защищаешь рабочих, я правильно понимаю? Даже как-то читал, хочешь, чтобы они больше работали языками, а их бы заменили на заводах и фабриках автоматы. Но такого никогда не было и не будет! И знаешь почему? Автомат стоит больших денег, а рабочий не стоит ничего. Автомат еще не выполнил никакой работы, а я уже авансом заплатил большие деньги за его будущую работу. Выгодно ли это мне? Конечно же нет. Что касается рабочего, он приходит ко мне тогда, когда он мне нужен. И я плачу ему ровно столько, сколько стоит его работа. Я покупаю у него его работу, потому что ему нужны деньги. Их у него нет, но он в них нуждается. А у меня они есть. И рабочий делает мне за мои деньги то, что мне необходимо. Все очень просто: я покупаю у рабочего его труд. Понимаешь? На этом стоит мир. Ничего другого никто не придумал.
Они стояли друг против друга, топка гудела и обдавала их жаром.
– Ты думаешь, за твои гроши они продают тебе только свою работу? – громче гудения топки выкрикнул Ларсен. – А тело, руки, а здоровье? А их мысли, разве ты не хочешь и их купить?
И он стал снова, неумело, но яростно носить и кидать уголь в пылающую топку. Задыхался, давился кашлем, ноги
– Но запомните, придет время, и они скажут: вчера нашей была…
Эриксон понял, что это истерика, и попытался вырвать у него лопату, но Ларсен не выпускал ее из своих рук, продолжал:
– …вчера нашей была только лопата, а сегодня мы хотим, чтобы все было наше!
Эриксон понял, что журналиста так не остановить. Огляделся по сторонам, но ничего подходящего для этого не увидел. Тогда он тяжело, изо всей силы ударил кулаком по железной стенке кочегарки. И этот неожиданный грохот остановил Ларсена.
Эриксон стал тереть кулак о куртку, ему было больно, но он выдавил из себя не стон, а смех:
– Идиот! Я с радостью поддержу их! Я скажу им: забирайте у них все!
– У них? – недоуменно переспросил Ларсен. – У кого это: «у них»?
– У тех, кто высасывает из нас все соки… и из меня тоже… И поделом им, этим зажравшимся, самодовольным, чистеньким. Ты перепутал адрес, журналист! Я такой же рабочий, мой труд они тоже покупают. Они покупают нас, а сами там, на берегу…
Он снова с силой ударил кулаком по стене, и железный корпус ответил ему низким гулом.
– Вот только к моему суденышку не прикасайтесь! Я его выстрадал потом и кровью! Это – моя лопата! А прикоснетесь… – капитан погрозил Ларсену кулаком, – …буду драться! До смерти! – и продолжал с ненавистью смотреть на него, словно это он, Ларсен, вознамерился отобрать у него его любимицу, его собственность.
Грязный пот стекал по лицу Ларсена. Боясь от усталости упасть при Эриксоне, он снова оперся на черенок лопаты. Открытым ртом стал жадно хватать дымный горячий воздух. Одышка перешла в удушливый кашель.
Эриксон, стоя напротив Ларсена, все еще яростно смотрел на него и тоже тяжело дышал. Эта схватка с журналистом и для него не прошла бесследно. Но постепенно его лицо разгладилось, взгляд потеплел. Он протянул руку и аккуратно взял у журналиста лопату.
– Иди в каюту, – потеплевшим голосом и с сочувствием сказал он. – У каждого на земле есть свое предназначение. Эта работа не для тебя. Иди!
12
Прошел еще один день плавания…
Сгустились над морем сумерки. Ход судна был едва заметен, волна невелика. Она почти беззвучно плескалась о борта. И в эту мирную, уютную тишину стали постепенно вплетаться странные звуки… грустные, отрешенные…
На палубу вышла Элен, запахнутая в серое казенное одеяло, постояла у леера, ограждающего палубу, поискала глазами источник музыки. И увидела рулевого Рольфа. Сидя на корточках у наружной стенки рулевой рубки, он что-то выводил на губной гармонике. Его мысли, а стало быть, и музыка бродили где-то далеко отсюда.
Задумчив был и стоящий у штурвала капитан. Он тоже, как и рулевой, как и Элен, поддался общей тихой минуте.
О чем думали они? О прожитом и пережитом, о тщетности суеты, о неведомом будущем?