Последние дни Российской империи. Том 2
Шрифт:
Вдруг вскакивал казак и пускался лихою лезгинкою по мягкому мху. Круг раздвигался, начинали хлопать в ладоши, казак выхватывал кинжал, брал ещё другой у товарища и гордо выступал, играя острыми лезвиями и то подбрасывая их, то втыкая в землю и перебирая между ними ногами. Иногда лезгинка сопровождалась стрельбою в землю из револьвера. Ранили при этом в плечо доктора — что за беда! — лезгинка и песни не утихали.
Кругом толпилась серая угрюмая пехота.
Солдаты смотрели на порхающие в танце лезгинки полы черкесок, на красные штаны под ними и алые башлыки, на бритые наголо головы с папахами чёрного курпея на затылках, на оживлённые, чёрные, югом прожжённые глаза и дивились на них.
— Не люди, а черти, ишь ты, какие! — говорил широкий скуластый солдат с лицом, обросшим густою рыжею бородою, крестьянин, призванный из запаса. — Ведь создаст же Господь!
— Нагаечники! — презрительно сплёвывая семечки, возразил худощавый и бледный солдат с серыми злыми, страдающими глазами. — Им только бы пить да песни горланить. безсознательный народ.
— А, что, паря, поди доставалось, — подмигнул ему сосед, бойкий солдат в опрятно одетой рубахе. — Верно, нагайкой-то полоснули, когда забастовки делал.
— Молчи, фараон, — злобно сказал бледный солдат и пошёл вон из толпы.
— Ты, поругайся, сволочь, я тебе покажу, холера несчастная! — сказал бойкий солдат.
— Вы сами, товарищ, его задели, — заметил смуглый солдат грузинского типа.
— Эки, право, люди. Завтра на штурм идти, на смерть, а они лаются. Ну люди! Им бы рубаху чистую одеть да Богу молиться, а они что задумали, — сказал рыжебородый и обратился к подошедшему офицеру:
— Что, ваше благородие, да нешто казаки люди?
— Ну, конечно, люди, — отвечал тот улыбаясь, — такие же крестьяне, как и вы. Только земли у них больше.
— Скажи, пожалуйста. А почему земли у них больше?
— Навоевали, — отвечал прапорщик.
— То-то они с войны и веселятся. Им что. Их и пуля не берёт. Ишь и защитного не носят.
— Им на конях-то всё одно.
— Они и пешком так идут.
— Черти, право слово. Ведь родятся же такие.
— Посторонись, пехота! — раздались сзади голоса и, расталкивая толпу, прошли к песенникам казачьи офицеры с бутылками и стаканами вина.
— Ишь ты, какие! Гоголи! И пьют с казаками вместе. Не жеманятся. Чудной народ…
……………
У Саблина была небольшая землянка. Её строили зимой для командира пехотного полка. Она имела дощатый пол, и стены её тоже были обшиты досками. Маленькое окно в четыре стекла в уровень с землёю пропускало тусклый свет. Была поставлена койка Саблина, был стол для бумаг и ящик от консервов вместо стула. Гул и шум биваков, песни и музыка глухо проникали в это подземное жилище, придавленное низкой крышей, с насыпанной на неё на аршин землёй, и в ней было тихо, как в могиле.
Саблин сидел на ящике, упёршись спиною о стол, и смотрел на маленький образ Спасителя, поставленный в головах постели. Это был дорогой и богато украшенный золотом и самоцветными камнями образ, которым когда-то дед и бабка Саблина благословили на брак его отца и мать. Этим же образом благословляли его и Веру Константиновну. Тёмный лик Спаса Нерукотворного кротко смотрел из венчика. Отсвет догорающего весеннего дня ложился и бродил по нему тихими тенями.
— Свете тихий святыя славы Отца Небесного, — думал Саблин, глядя на образ умилёнными глазами.
— Свете тихий, — задумчиво повторил он. — Подлинно тихий свет и кроткая любовь и правда идут от Тебя. Скажи мне правду… Прав ли я?
Он только что отпустил Карпова. Он ещё ощущал стройную фигуру юноши, навытяжку стоявшего у двери. Он помнил каждое своё слово, и в его ушах звучал каждый солдатски точный, словно заученный ответ Карпова.
— Отберите десять молодцов казаков, на все готовых, — сказал Саблин. — Командир полка предупреждён. Явитесь с ними ко мне в двадцать часов. Костюхновку знаете?
— Так точно, ваше превосходительство, — спокойно и отчётливо сказал Карпов.
— «Орлиное гнездо»?
— Знаю. Найду.
— Мне подвиг нужен, хорунжий Карпов! — сказал Саблин.
— Я все исполню, — ещё спокойнее сказал Карпов. Саблин на карте показал расположение частей.
Карпов вынул из полевой сумки свою карту и зарисовал на ней окопы.
— Нужно увлечь пехоту… Пойдите, посмотрите обстановку… Это пустяки… Двадцать пять шагов… Рогатки откинуть можно… Возьмите в конно-сапёрной команде кожаные рукавицы… Ручные гранаты возьмите… Понимаете…
— Понимаю, ваше превосходительство.
— В отверстия щитов не смотрите. Они все пристреляны из наведённых пулемётов и винтовок. Но там, в левой стороне есть щель между щитами. Вы увидите. Подползите к ней и рассмотрите обстановку. Там с осени лежат два трупа. Сгнили теперь, должно быть. Я зимою видел. Над ними рогатка — не привязанная. Её отпихнуть — и ура! — щиты прикладом свалите или перепрыгнуть можно… Пехота за вами. Тьмутараканский полк… Понимаете?.. Подвиг… Георгиевский крест.
— Все будет точно исполнено, ваше превосходительство. Саблин молчал.
— Могу я идти? — спросил Карпов.
— Да… Идите, пожалуйста.
Раз-два — Карпов повернулся отчётливо на левом каблуке и на правом носке, щёлкнул шпорою, открыл дверь и вышел.
XXXIX
Пока дверь была открыта, в неё слышен был певучий вальс, который играли неподалёку трубачи. Потом все стихло…
— Свете тихий святыя славы Отца Небесного, святого блаженного Иисусе Христе — как же это так? Разве можно это? Можно — дерзать! Или мне все позволено? И власть над жизнью и смертью дана мне? — подумал Саблин, обращаясь к образу.