Последний барьер. Путешествие Суфия
Шрифт:
Я скрестил руки, как меня учили, поместив правую руку на свое левое плечо, а левую руку на правое.
— Дэдэ говорит, что ты должен вращаться, сохраняя руки в таком положении, в каком они находятся сейчас. Пожалуйста, попробуй.
С максимально возможной грацией я совершил вращение налево. Я повернулся всего два или три раза, и у меня так закружилась голова, что я был вынужден остановиться. Это вызвало у них невероятное оживление, и Дэдэ начал опять говорить.
— Видишь ли, — переводил Фарид, — важно, чтобы ты сконцентрировался на центре груди, здесь, — он показал на мою грудь. — Если ты не отметишь здесь для себя центр, то у тебя закружится голова, и ты упадешь. Только если ты находишься в верном месте, ты можешь правильно вращаться. Левая нога никогда не должна отрываться
Сконцентрировавшись, как мог, в центре груди, я закрыл глаза и попытался вращаться, твердо поставив левую ногу на пол.
— Нет, открой глаза, пожалуйста.
Я начал снова и обнаружил, что с открытыми глазами гораздо легче.
— Теперь ты должен научиться так поднимать правую ногу, чтобы она заходила за левую, а затем ты должен опускать ее с другой стороны левой ноги. Как будто твое тело вращается туда, куда ты ставишь свою ногу. Это трудно, и тебе придется долго учиться.
На этот раз, сосредоточившись на том, куда я ставлю ногу, я потерял равновесие и совершенно забыл сконцентрироваться в сердце. У меня закружилась голова, я подумал, что сейчас мне станет дурно, и резко сел. Дэдэ несказанно наслаждался, покатываясь со смеху. Затем он сказал что-то Фариду.
— Дэдэ говорит, что он исполнит вращение для тебя, но он старый человек, поэтому его руки уже не двигаются как надо. Он говорит, что если ты хочешь учиться, его сын научит тебя, но потребуется не меньше шести недель напряженной работы. Тогда, возможно, ты отправишься в Англию и научишь их вращению.
Старик медленно поднялся на ноги. Он подошел к шкафу в углу комнаты, наклонился и вынул оттуда черное одеяние и высокую шапку из бежевого фетра. Отдав шапку Фариду, он разложил одеяние перед собой и поцеловал его, прежде чем надеть на себя. Фарид вернул ему шапку, и он медленно вышел на середину комнаты. Затем он скрестил руки, низко поклонился и очень медленно начал вращаться. Совершенно без усилий, идущее легко, его вращение напомнило мне лодку, которая поворачивается по течению реки, несущей свои воды к морю. Потом понемногу движение становилось все быстрее и быстрее, пока в одно мгновение он не раскинул свои руки так, что правая рука была поднята ладонью вверх, а левая указывала на землю. Он был необыкновенно красив, как распускающийся безупречный цветок. Его левая нога не отрывалась от пола, и хотя его руки были подняты не так высоко, как у молодого Дервиша, которого я видел в свой предыдущий приезд в Конью, в его движениях была такая мягкая грациозность, что мы оба, Фарид и я, были тронуты. Голова Дэдэ была немного склонена влево, его глаза были открыты, но его взгляд был рассеян в пространстве. Он кланялся в другом мире, но его тело вращалось в этом. Когда он остановился, то поклонился еще раз, а потом, сняв свое одеяние и опять поцеловав его, он отдал платье и шапку Фариду и спокойно сел.
— А теперь, — сказал он, — я немного расскажу тебе о вращении.
Во время перевода он часто перебивал Фарида, чтобы тот объяснил как можно яснее, и требовал, чтобы ему были переведены все мои замечания.
— Это получается так, — сказал он. — Когда ты вращаешься, то ты делаешь это не для себя, а для Господа. Мы вращаемся таким образом, чтобы Свет Господа мог дойти до сердца. При вращении ты выполняешь роль канала, свет приходит через правую руку, а левая рука несет его в этот мир. Это то, что вы на Западе называете «алхимией», потому что если ты верно концентрируешься в своей молитве к Господу, то ты приносишь необходимую жертву. Таким путем свет, который содержит в себе безупречный порядок, может пройти насквозь к земле. Мы вращаемся для Господа и для мира, и это самая прекрасная вещь, какую только можно вообразить.
Если ты спокоен и пребываешь в состоянии молитвы, когда ты вращаешься, то ты предлагаешь всего себя Господу, а потом, когда твое тело вращается, то в центре тебя остается полностью неподвижная точка. Зная, что существует только Он, ты можешь ощутить, что вселенная вращается вокруг этого центра. Когда ты вращаешься, то все звезды, все планеты и бесконечные вселенные вращаются вокруг этой неподвижной точки. Небеса отвечают; и все невидимые царства присоединяются в танце. Иисус сказал: «Пока не начнешь танцевать, не узнаешь, какая комета пролетит». Вот почему мы вращаемся. Но в мире не понимают. Они считают, что мы вращаемся, чтобы войти в какое-то состояние транса. Действительно, иногда мы входим в состояние, которое вы называете экстазом, но это происходит только тогда, когда мы знаем и осознаем одновременно. Мы не кружимся для себя.
После этого я практиковал вращение каждый день в маленькой комнате, где мы говорили, и постепенно понял, что говорил Дэдэ о вращении. Сын Дэдэ был в отъезде, поэтому я не мог в полной мере практиковать все то, чему он меня научил. Скорее это было время, чтобы просто быть и дать жизни мягко развернуться. Один день естественно перетекал в другой так же медленно, как менялись времена года. Понемногу шок прошедших недель уходил, а смятение, которое я ощущал как рану, начало излечиваться. Мне хотелось бы остаться здесь надолго, просто сидеть и учиться у этого старика, но очень медленно я начал понимать, что, оставаясь здесь, я что-то отрицаю. Рано или поздно я должен возвратиться к Хамиду, который сказал мне перед моим отъездом из Стамбула, что он будет ждать меня в Сиде. Становилось все яснее, что эта часть путешествия походила к концу. Я боялся возвращения в Сиде, где я испытал так много боли; контраст пребывания у Дэдэ и легкое течение дней в его доме делали воспоминания о моем пребывании в Сиде жестокими и болезненными.
Однажды я проснулся на рассвете и понял, что решение уже принято. После утренней молитвы и завтрака я спросил Дэдэ, могу ли я поговорить с ним. Фарид уехал на несколько дней, но для меня было очень важно спросить у Дэдэ разрешения на отъезд. Он так привязался ко мне, что я стал почти что членом его семьи, а мое уважение к нему было столь велико, что я не хотел сделать что-нибудь, что могло бы обидеть его.
С помощью жестов и нескольких турецких слов, что я выучил, я объяснил ему, что я чувствую, что пришло время возвратиться в Сиде к Хамиду. Сначала он не понял, а потом
он сказал, что нам нужен переводчик. Сделав мне знак оставаться дома, он надел пальто и шапку и вышел на улицу.
Через несколько минут он возвратился с мужчиной лет сорока, который бегло говорил по-английски. После кофе и обычных обменов любезностями я попросил его, чтобы он спросил у Дэдэ разрешения на мое возвращение к Хамиду.
Дэдэ внимательно вслушивался в мои слова, а затем в перевод. Затем, взяв меня за руки, как он сделал это в тот первый день, он поцеловал их, и поднес к своему лбу: «Отправляйся с Богом и благословением Мевланы и знай, что твой дом всегда здесь». Его глаза были наполнены слезами. Мы немного посидели молча, а затем он снова обратился к переводчику.
— Дэдэ говорит, что ему жаль, что ты уезжаешь, но он знает, что однажды ты вернешься. Он говорит, что твой долг вернуться к твоему учителю, которого он не знает, но который, должно быть, один из тех, каких редко можно встретить. Он просит, чтобы ты передал приветы Хамиду и благодарность за то, что он прислал тебя в Конью.
— Но это не он прислал меня сюда, — перебил я. — Это был старик из Стамбула.
— Да, но именно Хамид привел тебя к старику, которого знает Дэдэ, поэтому благодарность адресована Хамиду.
Дэдэ также говорит, чтобы ты никогда не забывал, что есть только Одно Существо, только Аллах; и поэтому на самом деле все наши благодарности адресованы ему. Он говорит, что хочет дать тебе кое-что. Ты примешь это?
Я не знал, что ответить. Иногда очень трудно принимать подарки, и я опасался, что Дэдэ хочет подарить мне что-то, чем он владел, какую-то ценную вещь. Но я должен принять и я сказал, что почту за честь.
— Дэдэ говорит, что он хочет дать тебе очень скромный подарок и послание в придачу. Он говорит, что одно без другого это очень плохо.