Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– Ренат, – усмехнулся тот. – Можно без отчества. Не были вы нелегалом, Георгий Максимилианович…
– Не успел…
– Ну да ладно, это я так, для порядка. Для проверки, помните ли вы, что это за телефон. Теперь о деле, – полковник подлил коньяка и все с той же улыбочкой заговорил: – Потерпите еще несколько лет. Понимаю, трудно, но ничего не поделаешь. Пока Никита у власти, вам надо сидеть тихо-тихо. Еще год-два, и его скинут, надоел. Потом новая команда укрепится, там есть наши люди, возле самого верха, и мы вас отсюда вытащим. Но они должны поверить, что вы усталый, смирившийся со всем человек, ничего не хотите, кроме как вернуться в Москву, и никаких неположенных речей никогда вести не будете. Мы вам дадим знать, когда писать просьбу о возвращении. Со всем остальным тоже постараемся помочь – с квартирой, и чтобы пенсия не на общих основаниях, работу найдем в каком-нибудь тихом НИИ…
– К какой же работе меня допустят… – горько вздохнул Маленков. – Да и что от меня останется через несколько лет. Я уже и сейчас масштабами больше районных мыслить не умею.
– Ничего, научитесь. Навыки проще восстановить, чем приобрести. Вы все же глава государства, хоть и бывший. Такой опыт грех не использовать.
– Да какой я глава государства, – махнул рукой Маленков. – И не был им никогда. Лаврентий правил, а я его только по национальной линии прикрывал. Что за глупость такую он придумал, приняла бы его страна, никуда б не делась…
– А вот тут вы неправы, Георгий Максимилианович, – тихо сказал полковник. – Главой государства должны были стать вы. Просто вам об этом до поры до времени не говорили, товарищ Сталин еще надеялся, что все не так серьезно. Но вы же его знаете – на лучшее надейся, а готовься к худшему. Берия успевал только вывести страну на новый курс, а потом должен был передать ее вам.
– Как это – успевал? – не понял Маленков.
– Видите ли… Вы ведь помните, что это был за человек. Ему везде надо побывать, все пощупать своими руками. Ну и дощупался. Там была авария на испытании реактора, в одном из наших закрытых городов, и он получил ударную дозу. Врачи его, как смогли, вылечили и велели быть осторожнее, они уже тогда подозревали, что радиация накапливается в организме. Но разве ему что-то можно было объяснить? Он же после испытаний не уезжал, пока не осмотрит полигон, он по нему чуть ли не на четвереньках ползал.
– Так ведь не он один! – воскликнул Маленков.
– Не один, правильно. И многих уже нет… Естественно, Лаврентий Павлович все знал, знал и свои сроки. Ему врачи давали года два-три активной работы. Ну, может быть, четыре, потому что он работал бы до последнего дня. За это время надо было успеть в основных чертах провести реформу, определить контуры новой политики, убрать с дороги КПСС и сформировать настоящее правительство. А потом передать все вам.
– Так вот почему он рванул так, словно бы бежал стометровку… – Маленков положил руку на горло, ослабил душивший галстук. – Я не мог понять, куда он все время спешит. И постарел так после войны, еще до испытаний…
– Авария произошла раньше, в сорок седьмом, – сказал Ренат. – А до того была урановая руда, сырье, обогатительные фабрики. Хрущевский переворот стал катастрофой для страны, но, возможно, Лаврентию Павловичу он оказал даже некоторую услугу. Смерть эта нелегкая…
– А вы думаете, Никита позволил ему умереть легко?
– У меня есть основания полагать, что Лаврентий Павлович все-таки сумел его перехитрить. Выпьем…
Они выпили не чокаясь, помолчали. Потом Маленков, еще понизив голос, спросил.
– А вы… кто? Хрущев меня спрашивал про какую-то нелегальную разведку Лаврентия. Вы… из нее?
– Ну что вы? – усмехнулся Ренат. – Не было у Лаврентия Павловича никакой нелегальной разведки. Никогда бы он себе такого не позволил. Просто… в органах госбезопасности существовала группа. Те, кто ее сформировал… их уже нет. Светлая им память, настоящие были люди!
Маленков еще помолчал и наконец осторожно спросил:
– А что там, в стране?
– В стране все идет по плану, как и предполагалось. Видите ли, службы, которые заварили всю эту кашу – в них работают настоящие профессионалы. Они прекрасно понимают, чем силен Советский Союз. Это возможности нашего сельского хозяйства, дух народа, то есть идеология, и оборонный комплекс. Сельское хозяйство интенсивно уничтожается. Те меры, которые проводит Никита, катастрофичны уже сейчас и будут десятикратно катастрофичны в ближайшие годы. Ситуация еще обратима, но я не уверен, что те, кто придет ему на смену, многое сумеют поправить, даже если захотят. В идеологии все хуже. Там ситуация необратима. Вам ведь известны сталинские планы в этой области, Георгий Максимилианович?
– Разумеется, – сказал Маленков. – Он еще в тридцать седьмом хотел примирить государство и церковь, опереться с одной стороны на коммунистов, с другой на верующих, а потом адаптировать коммунистическую идеологию к христианству. Все это было вполне реально.
– Тогда вы в полной мере оцените те удары, которые Хрущев нанес в идеологической области. Сначала, докладом на ХХ съезде, он ударил по коммунистам, а потом развернулся на сто восемьдесят градусов и начал беспрецедентное преследование церкви. Через двадцать лет идеология страны рухнет, и вот это, к сожалению, необратимо.
– Так его надо… – воскликнул Маленков и осекся.
– Бесполезно. Есть смысл свергать правительство, когда имеешь что-то взамен. Но партия слишком цепко держит власть. Если убрать одного Хрущева, ему на смену придет другой. Впрочем, его и так скоро скинут – как я уже говорил, он сумел утомить не только врагов, но и сторонников. Нет, Георгий Максимилианович, этот путь нам придется пройти до конца, до тех пор, пока система не сгниет и не расползется сама. А потом… не знаю, там посмотрим. О коммунизме на ближайшие полвека-век придется забыть, но христианство так просто не свалишь. Впрочем, все это будем делать уже не мы, наша задача – подготовить людей, способных этим заняться. Что и будет вашей работой, когда вы вернетесь в Москву. Если, конечно, согласитесь…
– Вы еще спрашиваете, – грустно сказал Маленков. – Говорите мне такие вещи и задаете такие глупые вопросы. Да, но… вы назвали три точки опоры, а рассказали только про две. А как третья?
– Оборонный комплекс? Только она не третья, а первая. Потому Лаврентий Павлович и занимался ей, отдавая все силы. По армии и по оборонке тоже, конечно, наносятся удары, но они не затрагивают трех главных направлений, трех ваших спецкомитетов: атомный проект, ракеты, связь. Нам дана санкция на уничтожение тех, кто станет покушаться на атомные, ракетные и космические программы, независимо от положения в государстве, вплоть до первых лиц. И те, кто надо, об этом знают.
– Санкция, – потрясенно спросил Маленков. – Кто же может дать такую санкцию?
– А вы не догадываетесь, Георгий Максимилианович? – тихо спросил полковник. – Ее мог дать только один человек.
– Сталин! – выдохнул Маленков.
– Вот видите… А вы говорите, масштабами дальше районных мыслить не умеете. Сразу после войны товарищ Сталин, наряду с МВД, МГБ и министерством госконтроля, начал создавать себе четвертую, нелегальную секретную службу. О ней в правительстве знали единицы: кроме Сталина – Вышинский, Мехлис, Берия. Создавали ее Меркулов и братья Кобуловы, Богдан и Амаяк. Из этих людей никого уже нет, но остались другие. И мы не собираемся складывать оружие, пока идет война. Нас, знаете ли, не так воспитывали.