Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Громов как поднялся, так и застыл, глядя на Берию непонимающими глазами.
– Мы хотим понять, – сказал тот, – по какому принципу враги подбирали свои жертвы. Делали ли они это случайно, или в их действиях был определенный смысл.
– Короче говоря, – уточнил Громов, – не действовали ли они по указке немцев, чтобы ослабить Красную Армию, и какое направление нашей военной мысли они считают наиболее опасным?
– Вы умный человек, – кивнул Берия. – И раз вы так хорошо все понимаете, то вот вам еще один вопрос. Вам, наверное, известно, на что изменники, пробравшиеся к руководству Красной Армией, сделали ставку? Они хотели спланировать начало войны таким образом, чтобы подставить нашу армию под разгром. Прикрывавшие их враги в НКВД отправили под расстрел много честных офицеров и всеми силами постарались сохранить предателей. Подумайте: какими методами могут действовать оставшиеся в армии враги сегодня? Я имею в виду не банальный саботаж, для этого у нас есть особые отделы, а высокое воинское искусство… А на советскую власть не обижайтесь. Вы должны понимать: война уже началась, и враг не только силен. Он еще изощренный, жестокий и очень коварный, и у него не последнее оружие – это клевета.
…Громов откинулся в кресле, закурил, внимательно посмотрел на Павла.
– Вот и все, что я могу вам сказать, товарищ майор. Пожалуй, еще маленький нюанс: на прощание Берия дал мне с собой фруктов – яблоко, пару мандаринов. Очень человечный жест, и лицо у него было…
я бы сказал, несоответствующее его словам. Такое, словно бы он считал себя ответственным за то, что творили враги, пробравшиеся в НКВД.
Я пробыл в больнице полтора месяца и вышел на свободу в конце ноября. Верочка к тому времени была уже в Москве, нам дали квартиру, выплатили компенсацию за конфискованное имущество. По счастью, жених от нее не отступился, они поженились, а я уехал на Волгу, потом в Прибалтику. Там войну встретил, в сорок втором потерял руку, теперь снова преподаю в Академии. Полностью реабилитирован, на моей дальнейшей службе арест никак не отразился. Так что и рад бы вам помочь, но не могу. Ничего плохого лично мне Берия не сделал.
– А другим?
– Я находился в больнице и с другими заключенными общался мало. Однако тогда никаких ужасов про нового наркома не слышал. Хотя теперь, возможно, говорят иначе.
– Почему?
– Видите ли, товарищ майор… находясь в тюрьме, я очень близко познакомился с человеческой подлостью. Врать не буду, я и сам стал подлецом. Ради смягчения собственной участи я оклеветал множество честных людей, которые не сделали мне ничего плохого… Но не в этом дело. У нас уже пронесся слух, будто бы именно Берия виновен в арестах, которые проходили в то время. И как, вы думаете, поступят настоящие враги, вредители, провокаторы, когда поймут, что можно заявить о пытках и отмыться от обвинений? Поэтому не обижайтесь и примите совет: уж коли вы взялись за расследование таких дел, никому не верьте на слово и обязательно проверяйте следственные дела. Если Берия виновен, то пусть он будет наказан – но только за то, что совершил…
Как тихо… Павел закурил и уселся на подоконнике открытого окна. Предрассветная Москва была легка и беззвучна. Совсем не такая тишина, как в бункере – там она глухая и тяжелая. И посреди этой тишины – странный человек, которого он должен понять. От правильности этого понимания зависит вся его жизнь. «Если Берия виновен, то пусть он будет наказан – но только за то, что совершил». А что он совершил? Ведь если он невиновен, то майор Коротков окажется заодно с врагами и сам, таким образом, станет врагом.
А Громов-то не верит в виновность Берии – внезапно сообразил Павел. Впрочем, это не удивительно – как не защищать человека, который спас тебе жизнь… А он, майор Коротков, верит? А он именно верит, ничего другого ему не остается! В том, что говорили на пленуме, не было состава преступления. Никита Сергеевич рассказывал о миллионах расстрелянных – но и тут получаются неувязки. Остается одно обвинение – заговор с целью захвата власти. Значит, надо идти к Руденко, смотреть следственное дело.
А если и там ничего нет? Тогда… тогда заговор был – но не против Политбюро, а против Берии. Если это так, то что же получается? Никита Сергеевич, человек, которого он, сирота, почитал как отца – выходит, он враг? Сердце от такой мысли криком кричало, но Павел велел ему молчать. Совесть офицера и коммуниста не позволяла ему поддаться сердцу. Он начнет свое собственное расследование и проведет его до конца. Как бы ни было больно…
Глава 9
Победители и побежденные
Трудно сказать, доволен был Хрущев или огорчен. Склонившись над плечом оператора, он в третий раз слушал магнитофонную запись короткого последнего допроса и то улыбался азартно и потирал руки, то огорченно поджимал губы и качал головой. Он и радовался успеху своей задумки и жалел хорошего парня, который с этого дня становился расходным материалом в задуманной им игре. Наконец Хрущев сделал знак выключить магнитофон и выпрямился.
– Есть! На крючке! – сказал он Серову.
– Берия на крючке? – удивился тот.
– Ну, для Лаврентия нужен крючок покрепче. Свинцовый, в девять грамм. Пашка у него на крючке, вот что я тебе скажу.
– Так вы же ему именно такое задание и давали! – не понял Серов.
– Давал, да не такое…
И Хрущев принялся объяснять смысл задуманной комбинации. Это оказалось трудно, поскольку психологом Серов не был. Само собой, смешно даже думать, будто к Берии можно подпустить мальчишку, щенка голопузого, который никого умнее украинских бандитов никогда не допрашивал, и рассчитывать на успех. Естественно, Лаврентий его размотает мгновенно – на то и был расчет. Размотает, поймет, зачем его подослали, и постарается на самом деле завербовать. Перетянуть на свою сторону. В том, что у него это получится, Хрущев ни на минуту не сомневался, для того и выбрал именно этого человека, для того рассказывал своему бывшему ординарцу про миллионы расстрелянных – знал, по природной своей горячности майор Коротков не удержится, бросит все это Берии в лицо. И тот будет дураком, если растеряется – но Лаврентий совсем не дурак… И ему очень надо установить связь со своими сторонниками на воле.
– Знаешь что, Ваня! Посади-ка ты ему на хвост хороших ребят. Парнишка он в конспиративных делах неопытный, слежку не заметит. Доложит он нам о бериевских людях – хорошо, не доложит – сами к ним придем, по его следам.
– А его куда? – спросил Серов.
– А что с ним, в цацки играть? Верным надо быть, Ваня, верным! А уж если предавать, так перебегать к сильному, а не к слабому. Уметь надо предавать, Ванюша! Согласен?
Серов закусил губу и ничего не ответил.
…Легко сказать – расследовать. А как, если у него нет доступа ни к людям, ни к материалам, да и о самих заговорах он знает только по книжкам? Вот с этого и начнем – с ликбеза. Тем более есть за ним должок, в графике партработы стоит политинформация по «делу Берия», которую он так и не прочитал. Поскольку пленум смущал замполита в последний день не меньше, чем в первый, доклад так и повис в воздухе, а там и слушатели разъехались на лето.
Теперь Павел пошел к нему и предложил очень удачный, как ему кажется, вариант. Не сделать ли в связи с «делом Берия» в начале учебного года доклад по какому-нибудь из заговоров 30-х годов? Сейчас, пока есть время, можно подготовиться, подобрать материал, в отпуске он над ним поработает, а там…
– Знаем, как ты в отпуске работаешь, – махнул рукой замполит. – Кто в прошлом году с простреленным плечом вернулся?
Что правда, то правда. Год назад, приехав в отпуск к родителям жены – а больше ему все равно ехать было некуда, – Павел на второй день заглянул на огонек к друзьям из МВД, и ему тут же заявили: нечего на печке пузо чесать, включайся-ка в работу, а то совсем народу нет. Народу в районе никогда не было, он это и сам знал превосходно, поэтому, выдержав могучий натиск жены и тещи, стукнул кулаком по столу, заявил, что старается и ради них тоже, и через день уже трясся в газике по проселочной дороге. В середине августа, при ликвидации банды, он и получил пулю в плечо. Да, кстати, а Стефу надо бы отправить к родителям. У нее отпуск, нечего им с Вовкой болтаться в Москве…