Последний бой - он трудный самый
Шрифт:
— Боков прорвался! — Слышу по радио ликующий голос ротного. — Ай, молодцы Боков и Солоницын! Видели?
— Гатиятулин! Пока твои танки в этих дымных космах противник еще не заметил, вперед всю роту! На тот берег! Где саперы?
— Понял вас: всю роту вперед! Саперы вернулись. Перерезали провода. Фугасы остались под мостом. Громадные. За нами их пусть разминируют. Прошу!
По мосту быстро шли танки. С обеих сторон била артиллерия. Справа, у Блюхер-штрассе вела бой рота капитана Липаткина.
— Адъютант, передайте начальнику штаба: первое —
Я не могу отойти от рации и не включаюсь на передачу — не хочу мешать ротным, все мы работаем на одной волне.
Вот долгожданный доклад старшего лейтенанта Гатиятулина:
— Ура! Мост наш! Рота на том берегу! Стою под эстакадой!
— Что видишь перед собой? Где «Фердинанды»?
— Перед собой? — Голос ротного спокоен. — Перед моим танком вижу две горящие самоходки фрицев. Очень они симпатичные в огне.
— Кто поджег?
— Одной Боков влепил в борт. Другой я сам постарался!
— Точно докладываешь? С первого выстрела?
— Не верите? Горят ярким пламенем! Сейчас будут рваться, наверно. Разрешите... Контратакуют!
— Хорошо. Сейчас буду у вас!
Внизу у танка встречаю Русанова.
— Все здесь! К мосту послать минеров!
— Как у Липаткина?
— Вовремя он подоспел. Ведет бой с самоходками и пехотой противника. Они тоже пытаются прорваться к мосту и на тот берег. Уползают, гады, в берлогу...
— Выдвигайте срочно к мосту зенитную батарею. И без моей команды — никуда! Понятно? Старикову передайте мой приказ: он лично отвечает за мост и за действия Липаткина. Пусть держит со мной связь по рации командира роты.
— А сколько ему тут сидеть?
— Пока не подойдут боевые порядки 35-й дивизии.
— Вы на тот берег?
— Да! Побыстрее весь полк — за канал. Слышишь, какая там стрельба?
Уже на ходу слышу в наушниках снова голос Гатиятулина:
— Товарищ 01, докладываю дальше. Извините.
— Что произошло у вас?
— С севера от одной штрассы подошли 5 «артштурмов» и до двух рот пехоты, на бетеэрах. Но мы, товарищ подполковник, их мало-мало перещелкали. Ды-и-мят, голубчики. На них эсэсовские номера!
— Понял. Молодец! Благодарю всю твою роту, большое дело совершил!.. Там разведчиков наших не видал?
— Были. Ушли на север, где самоходки. Капитан Луговой с ними. Что-нибудь им передать?
— Пусть Луговой будет у твоего танка. Сейчас буду у вас. Танки остальных рот уже идут. Держись!..
— Кто? Я? — В наушниках забулькал смех.
* * *
Форсировав Ландвер-канал во второй половине дня 27 апреля 1945 года, полк ворвался в пределы центрального и, теперь уже, последнего на нашем пути к Победе оборонительного участка немцев, в район Тиргартена с главными партийными и правительственными учреждениями «тысячелетнего рейха».
То, что улицы от круглой площади расходятся веером, это и хорошо и плохо для нас. Хорошо — потому, что отсюда можно наступать по любой из улиц. Плохо — потому, что огонь противника со всех пяти улиц сконцентрирован именно на этой площади, ее насквозь простреливают орудия и крупнокалиберные пулеметы.
Огонь был плотный и перекрещивающийся. Это был своеобразный «огневой сквозняк», где нередко даже сталкивались лбами несколько взрывов, и в этом случае укрыться от них было невозможно. Взрывы на Велле-Аллиансе-плац буквально бурлили, как в штормовом море...
Огонь был особенно сильным из Сарланд-штрассе, от Анхальтского вокзала.
Все вокруг искорежено, сломано. Вихрь штурма сорвал с домов крыши, раскидал гранитные и кирпичные глыбы, причудливо завязал металлические балки. Зеркальные стекла выбиты из витрин, осколки странно и мертвенно сверкают в черной пыли. На месте домов торчат угловатые нагромождения стен. Болтающиеся на ветру оконные занавеси да обгоревшие гардины уже не прикрывают то, что было человеческим жильем.
Среди черноты выделяются кое-где уцелевшие красочные вывески магазинов и кафе.
Словно растоптанные цветочки, валяются детские игрушки...
Солдаты, особенно немолодые (тридцатилетних мы тогда считали стариками!), бережно поднимали игрушки, стряхивали с них грязь, осматривали их.
И повсюду трупы убитых, густо присыпанные пылью.
Над центром города витала сама смерть.
И все равно ощущалось дыхание весны. В щелях между булыжниками мостовых, между стыками рельсов трамвая, во вчерашних воронках — повсюду проклюнулись стебельки молодой травы. Жизнь не сдавалась смерти. И мы радовались ей... Искренне радовались, от души!
На круглой площади я наконец вижу свой полк в сборе, всех вместе!
— Как хорошо, что все собрались, — задумчиво говорит майор Русанов, глядя на обгоревшие, опаленные взрывами «ИС», на чумазых, замасленных наших танкистов.
И я радуюсь, что выпала такая минута.
Люблю свой полк, все мне в нем по сердцу: и люди и танки.
Еще месяц назад наши боевые машины были на Урале. Они прибыли в полк с завода в начале апреля, блистая свежей зеленой краской. А на что похожи сейчас наши красавцы, наши «ИС»! Краска обгорела, обнажив темную сталь. На многие места корпусов и башен навешены жестяные противокумулятивные экраны. Они от взрывов и пуль взлохматились, торчат суровые зазубрины. Синеватые «засосы ведьм» покрывают броневые листы языками оплавленной стали: словно взрывы лизали их! Это рубцы и раны бойцов...
Стою у эстакады надземки, танки проходят на выполнение новой боевой задачи. Вроде как на параде козыряют нам дорогие моему сердцу танкисты. Они стоят в башнях: черные лица, воспаленные веки. Только белки глаз да зубы блестят, как у негров. Боевые хлопцы, силен в них войсковой дух товарищества и стойкости.
— Дайте команду подкрасить опознавательные союзнические знаки, — говорю майору Русанову.
— Понадобятся ли? — спрашивает капитан Луговой.
— А что, если встретимся с союзниками?