Последний человек

Шелли Мэри

Теперь эта история была рассказана Адриану и Айдрис. Раймонд пожаловался на мучительные и безысходные отношения с моей сестрой. Он заявил, что любит Пердиту, несмотря на ее суровость, которую он даже назвал охлаждением к нему. Вначале он был готов, как смиренный кающийся грешник, как покорный вассал, сдаться на ее милость, вручить свою душу ее опеке, сделаться ее учеником, ее рабом. Она отвергла все это, и время для такого полного подчинения миновало; ведь оно должно быть основано на любви и ею питаться. Однако он и теперь ничего так не желает, как ее спокойствия, и ничто так его не удручает, как сознание, что все его старания оказались напрасными. Если она останется непреклонной, как ныне, им надо расстаться. В их теперешних нелепых отношениях все доводит его до бешенства. И все же предложить ей раздельное

проживание он не решается. Его преследует страх стать причиной смерти одного или другого создания, с которым он расстанется. Он не в силах заставить себя взять решение в свои руки, ибо такая езда в неведомое может привести к гибели тех, кто в ней участвует.

Разговор этот длился несколько часов; а затем Раймонд простился с друзьг ями и вернулся в город, не пожелав встретиться с Пердитой в нашем присутствии, ибо понимал, о чем все мы будем в это время думать. Пердита с ребенком приготовилась следовать за ним. Айдрис попробовала уговорить ее погостить еще. Бедная моя сестра взглянула на нее с испугом. Она знала, что Раймонд говорил с Айдрис. Не он ли подсказал приглашение остаться? Не будет ли это прелюдией к вечной разлуке с ним? Я говорил уже, что недостатки характера Пердиты усугубились ее нынешним нелепым положением. К приглашению Айдрис она отнеслась с подозрением; а меня обняла, словно я тоже намеревался ее покинуть; сказала, что я ей больше чем брат — единственный ее друг и последняя надежда; трогательно умоляла, чтобы я не перестал ее любить, и, очень встревоженная, уехала в Лондон — причину и место действия всех ее мучений.

Последующие события показали ей, что она еще не достигла дна пропасти, в которую ринулась. Ее терзания ежедневно принимали новый облик; ежедневно какое-нибудь неожиданное событие замыкало, как ей казалось, цепь ее несчастий, а на самом деле становилось лишь их продолжением.

Главенствующей страстью Раймонда было честолюбие; даровитость, способность угадать стремления людей и возглавить их и страстная жажда отличиться — вот что будило в нем честолюбие и питало его. Однако к этому примешивались и другие черты, не дававшие Раймонду стать тем расчетливым и одновременно решительным человеком, который только и может с успехом выйти в герои. Он был упрям, но не стоек, становился добрым и великодушным по первому убеждению сердца, но делался жестким и безудержным в гневе, если его рассердить. Прежде всего он бывал безжалостен и непреклонен, когда добивался удовлетворения своего желания, даже самого беззаконного. Любовь к наслаждениям занимала в его натуре большое место; она одерживала победы над победителем; останавливала его, когда он был у самой цели; разрушала честолюбивые планы; заставляла жертвовать многодневными трудами ради минутного наслаждения предметом своего желания. Следуя такому порыву, он стал мужем Пердиты; побуждаемый им, оказался любовником Эвадны. Сейчас он потерял обеих. И чтобы утешиться, у него не было ни облагораживающего удовлетворения, какое дается в награду постоянства в любви, ни наслаждения запретной, но опьяняющей страстью. Он был измучен всеми недавними событиями; непреклонность Пердиты отнимала у него радость жизни; эта же непреклонность и бегство Эвадны лишали его последних надежд. Пока разлад с женой оставался тайной, он еще надеялся пробудить в ней былую нежность; теперь же, когда все стало известно и Пердита, объявив о своем решении другим, как бы обязалась следовать ему, Раймонд оставил мысль о возврате к прошлому и решил примириться с нынешним положением вещей. Он поклялся более не вспоминать о любви с ее борьбой, разочарованиями и укорами совести и стал искать исцеления от разрушительного действия этой страсти в грубых чувственных наслаждениях.

Непременным следствием таких поисков является нравственное падение. Однако это не сразу сделалось бы заметно, если бы Раймонд продолжал осуществлять свои планы благоустройства общества и выполнять обязанности протектора. Но, во всем впадая в крайности, повинуясь первому порыву, он бросился в погоню за наслаждениями с неукротимым пылом и завязывал неподобающие знакомства, не задумываясь о последствиях. Он перестал появляться в Государственном совете и принимать людей, которым было поручено осуществление его многочисленных проектов. В распорядок его дня вошли пирушки и распутство.

Пердита с ужасом наблюдала

надвигавшийся хаос. Сперва она думала, что сумеет преградить ему путь и что Раймонд послушается доводов рассудка. Тщетная надежда! Время, когда она имела на него влияние, миновало. Если ей и удавалось разбудить в нем совесть, то единственным следствием этого был еще более неистовый разгул, в котором он стремился утопить ее укоры.

Тогда Пердита, со свойственной ей энергией, попыталась как бы заменять его. Их союз, который в глазах общества оставался по-прежнему тесным, позволил ей сделать немало. Но ни одна женщина не смогла бы долго заменять пренебрегающего своими обязанностями протектора, который словно в припадке безумия попирал всякий этикет, всякий порядок, всякий долг и предавался разврату.

Вести об этих диковинных событиях дошли и до нас. Мы еще не решили, как нам поступить, чтобы вернуть нашего друга самому себе и своей стране, когда Пердита внезапно появилась среди нас. Она сообщила подробности печальных перемен и стала умолять Адриана и меня приехать в Лондон и попытаться помочь беде.

— Скажите ему, — воскликнула она, — скажите лорду Раймонду, что я более не буду раздражать его своим присутствием. Что ему не надо разрушать себя распутством, чтобы вызвать у меня отвращение и заставить бежать. Эта цель достигнута; он меня больше не увидит. Но вот моя последняя просьба: пусть похвалы его соотечественников и благоденствие Англии докажут мне, что я не ошибалась в человеке, которого когда-то избрала.

По пути в город мы с Адрианом размышляли над поведением Раймонда и над тем, почему он упал с той высоты, на которой мы привыкли его видеть. Мой друг и я учились в одной школе, вернее, я был в этой школе его учеником и усвоил, что единственным путем для человека чести является твердое следование принципам, а единственной целью его стремлений должна быть всеобщая польза. Исповедуя эти принципы, мы, однако, по-разному их применяли. Я осуждал поведение Раймонда в самых суровых выражениях. Адриан, более снисходительный и мягкий, признавал высказанные мною принципы лучшими, но не единственными; «в доме Отца Моего обителей много»¹⁰⁶, напоминал он, настаивая на том, что пути к достижению славы и нравственной высоты различаются так же сильно, как человеческие характеры; а среди них, как среди листьев на лесных деревьях, не найдется и двух одинаковых.

В Лондон мы прибыли около одиннадцати часов вечера. Несмотря на все, чего мы наслышались, мы предполагали застать Раймонда в парламенте. Туда мы и поспешили. Палата была полна, но протектора там не оказалось; лица лидеров фракций выражали суровое недовольство; среди мелких чиновников слышались шепот и пересуды, также не означавшие ничего хорошего. Оттуда мы направились во дворец, являвшийся резиденцией протектора, где в столовой застали Раймонда и еще шестерых; бутылка весело гуляла у них по рукам и уже порядком затуманила головы одному или двоим. Сидевший рядом с Раймондом что-то рассказывал; остальные покатывались со смеху.

Раймонд разделял общее веселье, не теряя, однако, своего прирожденного достоинства. Он был весел, шаловлив, обворожителен, но и в самых смелых своих шутках не переступал границ приличия и не терял самоуважения. Однако, став протектором Англии, Раймонд взял на себя важные обязанности и должен был их выполнять, и я крайне возмутился, увидя никчемных людей, на которых он тратил свое время, и пьяное веселье, которому предстояло убить в нем самое лучшее. Я стоял, наблюдая за ними, а Адриан уже был среди них и старался словами и взглядами трезвого человека навести какой-то порядок. Раймонд заявил, что чрезвычайно рад его видеть, и просил присоединиться к пирующим.

Поведение Адриана раздражало меня. Зачем сел он за один стол с распутниками, отбросами светского общества, позорящими свою страну?

— А я прошу Адриана, — сказал я, — не принимать этого приглашения, а, напротив, попытаться вместе со мной увести отсюда лорда Раймонда в совсем иное общество.

— Знаете ли, любезный, — произнес Раймонд, — здесь не время и не место читать мораль. Мои развлечения и их участники, право же, не так плохи, как вы воображаете. Мы не лицемеры и не глупцы и вообще, «думаешь, если ты такой уж святой, так на свете больше не будет ни пирогов, ни хмельного пива?»¹⁰⁷.