Последний довод павших или лепестки жёлтой хризантемы на воде
Шрифт:
В тот же миг в его глазах померк свет — его стукнули чем-то по голове.
Очнулся лейтенант от холода и тупой боли в области затылка. Попытавшись протянуть руку к больному месту, он, находясь ещё в лёгком ступоре, и не сразу сообразил, что связан. Ещё через секунду он понял, что с него стащили комбинезон и полётную куртку, оставив в одних брюках. Зашевелившись, он обратил на себя внимание — смуглые, глазастые и крикливые дети заголосили, вызывая взрослых.
Его грубо, не обращая на возмущённые крики, угрозы и ругань куда-то потащили. Чёртовы детишечки противно верещали, норовили бросить в него камень,
Макконелл попытался объяснить подталкивающим его вперёд индейцам, что его сослуживец был не прав, и его наверняка осудят, а их (бравых пилотов) обязательно будут разыскивать, и им (невеждам и грубиянам) стоит быть повежливее, иначе будут неприятности.
Вдруг до него донёсся грохот. Вся небольшая процессия (пленник, конвоируемые и голожопая мелкота) остановилась, смотря в сторону, откуда доносились новые взрывы — в небо взметнулся чёрно-оранжевый гриб.
«Самолёт! — Догадался Макконелл, — они сожги самолёт! Безумцы»! — Ему только теперь стало страшно. В голове набатом бил тревожный сигнал.
Видимо они пришли — на большой поляне собралось всё племя — человек сто пятьдесят. Большинство надели свои традиционные одежды, перед глазами рябило от ярких орнаментов, перьев и тотемов.
Посередине поляны стояло два наспех вкопанных деревянных столба. К одному из них был привязан полуобнажённый Кларк. Макконелла подтащили ко второму столбу, завели руки за бревно, и туго, словно нарочито больно, стянули верёвками. В центр поляны, напротив пленников, вышел вождь и под одобряющие вопли толпы, стал выкрикивать что-то на своём языке. Речь была не долгой. В конце, вождь племени добавил на английском, вероятно что бы было понятно пленникам:
— Вы — белые люди пришли на нашу землю с пустыми словами на дешёвой бумаге, что бы прогнать нас и убивать, травя наши тела своей едой и питьём, травя наши души алчностью, разлагая нравственно. Теперь пришло время восстановить справедливость, — он указал рукой на восток, — неспроста на вас свалилось справедливое возмездие! Это начало вашего конца!
Вождь махнул рукой, отдавая команду трём индейцам, стоящим наготове с жуткими на вид ножами.
Макконелл скосив глаза, видел, как они величаво подошли к Кларку — бедный офицер закатил глаза, шевеля губами. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.
Один индеец схватил его за стриженую голову, второй резким движением ножа — провел вокруг.
Дикий крик боли, как резко резанул по ушам, так и скоро оборвался — американский пилот, потеряв сознание, безвольно повис на верёвках.
Один из палачей поднял руку с кровавым ошмётком скальпа и прошёлся по кругу. Толпа дружно завизжала, закричала победные кличи, кто по пояс обнажённый, кто разодетый в цветастые одежды, размалёванные в боевой раскрас, потрясая огнестрельным оружием и даже копьями и томагавками.
«Господи, — тоскливо подумал лейтенант, — куда я попал! Это же дикий запад. Господи, мне всё это снится, это кино»!
Макконелл с надеждой посмотрел в небо, но вертолётов со спасателями не наблюдалось.
«Это не кино»! — Выплыло в мозгу, обрёченно и затравленно.
Лейтенант-коммандер ВМС США Лэрри Макконелл, награжденный двумя медалями ВМС «За заслуги», двумя медалями ВМС «За достижения», бомбивший Сербию и Ирак, заваливший в небе Ирака два вражеских самолёта, вдруг почувствовал, как предательски защипало в носу и на глаза накатываются тяжелые капли. Мутное сквозьслёзное изображение прорисовывало две страшные фигуры, медленно и неотвратимо приближавшиеся теперь и к нему.
«А вот теперь тебе конец!» — Голосом далёкого поклонника Брахмы пронеслось в голове.
После подрывов домов небо заволокло пылью, разогнав с низких высот вертолёты. Кто-то там ещё пыжился — стрёкот и гул на больших высотах продолжал слышаться, но ниже никто не рисковал опускаться.
Потерявшие инициативу и ориентировку рейнджеры, оказавшиеся без поддержки с воздуха, без адекватной корректировки полевых штабов оказались не готовы к такому повороту событий, зажимаемые со всех сторон, в большинстве неся большие потери, откатывались назад. Многие наслушавшись страшилок командиров об отрубленных головах, припёртые к стенке, остервенело огрызались. Но в целом, интенсивность боёв имела очаговый характер, а к вечеру обе противоборствующие стороны выдохлись, постепенно прекращая огневые контакты, расползаясь зализывать раны. В городе иногда раздавался треск автоматных очередей, редко на большой скорости проносился вертолёт. День остался за японцами: повсюду на улицах Нью-Йорка серыми запылёнными сугробами застыли американские танки, машины пехоты, ну и конечно трупы.
Пашку ещё немного знобило, в голове шумело, хотя предательская слабость в ногах уже прошла.
С такой прогрессией через сутки о болезни можно было бы совсем забыть, но американцы обстреляли госпитальное судно на Ист-Ривер, возникла угроза затопления, и раненых пришлось срочно эвакуировать.
Ему дали какие-то стимуляторы и, оценив как «ходячего», без церемоний припахали помогать персоналу и морякам.
Носилки с тяжелоранеными он, конечно, не таскал, посильно впрягаясь в коробки с лекарствами и нетяжёлое медицинское оборудование.
«Шустро они меня на ноги поставили, — топая по трапам корабля, вяло подметил Пашка, — хотя, если учесть что японские эскулапы активно используют современные трофейные медицинские препараты (и неплохо в них разбираются) это не удивительно. А много ли надо молодому телу Мацуды неиспорченному антибиотиками, чтобы остановить воспалительные процессы? Это я помню в свою бытность после очередного посещения какой-нибудь женской студенческой общаги, бегал по знакомым медсёстрам с ампулами бициллина-3, потом бициллина-5».
Персонал и пациенты с «Хикава Мару» спускались под землю на одной из станций метрополитена. Далее их, разместив по вагонам метрополитена, перевозили в развёрнутый под землёй госпиталь.
Дважды на секунды вырубалось электричество, но состав продолжал упрямо двигаться, пока на полчаса не застрял на какой-то промежуточной станции. Некоторое время горел аварийный свет, но потом и его выключили. Тут же замерцали карманные фонарики, офицер руководивший переброской задёргался, попытался связаться с батальонным начальством. Раненые и персонал госпиталя не роптали, но становилось душно, вентиляция не работала, а некоторые солдаты, несмотря на запрет тихо покуривали. Наконец освещение моргнув, резануло по глазам. По вагонам прошёл вздох облегчения.