Последний довод павших или лепестки жёлтой хризантемы на воде
Шрифт:
Пашке не пришлось особо напрягаться ему помогая. Он и услышал первым шаги в стороне.
— Там кто-то есть!
Сержант замер, прислушиваясь, по совиному вытаращил глаза в темноту. Затем пригнувшись, резко потным комком продвинулся в сторону опасности во мрак. Раздались резкие, приглушённые звуки тумаков по человеческой плоти, короткие вскрики. Через минуту японец выволок за шкирку безвольное тело. Осветив фонариком, Пашка увидел закатившиеся от страха белки глаз мужчины с холёным лицом, аккуратными чёрными усиками. Рот пойманного широко открывался,
— Чего это от него так сладко воняет благовоньями? — Савомото брезгливо облапил пленного на предмет оружия, — а-а-а, понял! Женоподобный мужеложец.
Пнув пленного ногой в голову, он отошёл в сторону. Американец откинулся, широко распластав руки, голова неестественно опрокинулась.
— Ты его наверно убил, — Пашка равнодушно потрогал тело носком кроссовка.
— Америка очень богатая страна. Очень большое население. Но дух этих варваров ослабел, их пульс стал похож на женский, — Савомото кивнул на валяющееся тело, — поэтому мы их и бьём.
Сержант спокойно взглянул на свои наручные часы, сел на крупный обломок, доставая пачку с сигаретами:
— Времени у нас ещё вагон, можно покурить. Будешь?
— Ты ж вроде бы не курил? — Без особого удивления спросил Пашка.
— Ещё мальчишкой баловаться начал, а потом бросил, в сорок четвёртом. Сидели почти без снабжения на проклятом острове. Лило порой как из ведра и то, что было из курева — размокло к бесам от сырости. А тут припекло — потянуло.
— Долго же ты не курил….
— Да не очень…, — сначала не понял Савомото. Потом до него дошло и он хохотнул, — ну да, более полувека…
Он затянулся и невольно скривился:
— Местные. Американские. Сначала селитрой воняет, а потом ничего, арома-а-тные! Смотри, она сама тлеет, её даже затягивать не надо! Оценил? Но слабые, сволочи. Не накуришься.
— Да знаю я, — Пашка лениво отмахнулся, развеяв сигаретный дым, — не, не, не буду.
Вообще, в своё время я курить не начал из-за протеста. Все мальчишки из района стали потихоньку форсить цигарками, а я не хотел как все.
Зато в армии…, на флоте, — он поправился, — своя специфика — доставаться стало от мичмана. Все на перекур, а он (мичман): «Мацуда не курит, пусть продолжает медянку драить», или ещё чего придумает.
— Ну и закурил бы, — ухмыльнулся Савомото, щерясь от попавшего в глаза дыма, — скажи уж, что тебя просто командир невзлюбил.
— А на самом деле, от курящих одни проблемы. То пеплом натрусят, то окурки разбросают, о дыме я уже не говорю, ночью в засаде демаскировка от огня сигарет. А ещё знавал я одних по жизни гражданской, соседи мои. Молодожёны. Стенки в доме были тонкие, слышимость прекрасная. Мало того что спать по ночам не давали, так ещё с утра ругаться начинают — с вечера всё выкурят, а проснутся — у них ломка, вот и скубутся — кто за сигаретами пойдёт. Такое, скажу тебе, непрактичное удовольствие!
Естественно Пашка вспоминал именно свою прошлую жизнь, потому, как говориться, «базар фильтровал». Но на разговор вдруг пробило…, даже сам удивился.
«Как ни крути оказаться хрен знает где, в чужом теле, на войне под пулями — это определённо давит психологически. А сержант…, по сути, на данном куске суши я, кроме Савомото, никого толком и не знаю. Привык я к нему слегка — почти свой. Даже не смотря на то что иногда мне, наверное, было бы проще понять инопланетянина».
— Скажи Савомто-сан, а ведь я для тебя весьма странный тип?
Савомото долго не отвечает, лишь изредка затягивается, с сомнением поглядывая на огонёк.
— Прежде чем высказать человеку своё суждение о нём, следует подумать, в состоянии он его принять. Людям всегда проще подозревать и обвинять, чем довериться и добиться ответного расположения.
— Ты рассуждаешь как старик.
— Скажу — более того.
Пашка проницательно посмотрел на вдруг ставшего загадочным японца:
— А тебе не кажется, что всё, что происходит с нами и вокруг нас нереально?
— Ха, да твоему вопросу завтра исполнится тысяча лет….
— А ответ?
— Всё в этом мире лишь кукольное представление….
— Но в пределах одного вдоха нет места иллюзиям, — закончил за него Пашка.
— Можно и так, — Савомото хотел ещё что-то добавить, но неожиданно замер поднял руку с тлеющей сигаретой:
— Тихо!
Для них наступила условная тишина, которую нарушал лишь лёгкий свист сквозняка и отдалённый гул канонады. У Пашки словно обострился слух, он уставился в оранжевое мерцание окурка, наблюдая, как медленно тает, шипя тлеющим табаком, сигарета.
— Я ничего не слышал.
Сержант, молча, нервно замахал рукой, призывая уходить в сторону. И сам тихо, стараясь не зацепиться за куски арматуры и бетона, мелкими шажками засеменил в темноту. Пашка хотел просто отползти за большой кусок бетонного блока, но Савомото характерными жестами показал: «Уходим»!
Теперь сверху действительно послышались шорохи осыпающегося мусора, что-то шлёпнулось на цементные обломки и пыль. На какое-то время воцарила тишина, потом, опустилась верёвка, чёрной змеёй закручивая в кольца лишние метры. Американский солдат быстро спустился, закреплённый за трос в районе пояса, оставляя руки свободными для оружия, стоял на полусогнутых ногах, водя стволом, осматриваясь в прибор ночного виденья, шепча в микрофон рации доклад об обстановке.
Пашка потянулся к концу детонирующего шнура, но сержант округлил глаза, замотал головой, требуя обождать.
— Пусть опустятся все, откроем стрельбу — в суматохе боя они не увидят горящего шнура, — на самое ухо прошептал он.
— Если раньше этот гад не увидит наших зарядов.
— Не должен, я по привычке всё маскировал, — в руке Савомото появился огрызок пистолета-пулемёта.
Пашка в досаде понял, что пробраться к вещмешку, где покоиться его скорострельное оружие не сможет, потому приходилось полагаться на одиночные самозарядки.