Последний довод павших или лепестки жёлтой хризантемы на воде
Шрифт:
У второй с поиском цели вышла заминка. Порыскав на малой скорости — она скользнула лучом по кильватерному следу эсминца. По отражению определив направление, устремилась вдогонку. Затем перенацелилась на более крупный крейсер. Выходя на линию атаки, ускорившаяся сигара меняла глубину на меньшую, заходя с кормы.
На крейсере скинули первую пару глубинных бомб. Не дожидаясь результата, мичман уже двигал флажком, выставляя на следующей паре другую глубину подрыва. Перекрикивая кильватерный шум, проорал команду «Сброс!» — матросы, громыхая, покатили бочонки бомб по направляющим к кормовому срезу. Сзади ухнули первые взрывы. Неожиданно из воды вместе с пенистым трёхпалым выбросом, выскочила сигара длиною не меньше пяти метров. Подброшенная силой взрыва, ставшая вертикально, словно испугавшись, что её обнаружили, торпеда тут же нырнула носом вниз, навстречу следующей детонации.
Мичман, докладывая капитану крейсера о происшествии, предположил по силе взрыва, что чужая торпеда скорей всего взорвалась от ударной волны глубинных бомб.
Капитан американской подлодки, не имея понятия с какими силами столкнулся, предпочёл убраться подальше от места атаки. Что бы там не произошло наверху, разумно считая, что сила субмарины в скрытности, он решил выждать, внимательно перечитывая формуляры с инструкциями, надеясь на поступление новой информации по низкочастотной связи от командования, донимая каждые пять минут акустический пост, требуя докладов по обстановке в данном секторе.
Авианосец уходил. Две торпеды, пробившие противоторпедную защиту правого борта, не смогли серьёзно повлиять на его скорость. На взлётной палубе и где-то в отсеках продолжало полыхать. Корма превратилась в хаотичное нагромождение металла, и только пара уцелевших носовых орудий правого и левого борта ещё отгавкивались от наседающих эсминцев.
Нагумо, решив, что надолго вывел его из строя и задача выполнена, скомандовал отбой, хотя видел недовольство капитана линкора и старших офицеров, рвавшихся бой.
«Интересно, закроет ли нас эта облачность? — С интересом, глядя в небо, задался вопросом адмирал, — для нас это небо будущего, утыканное спутниками слежения, пронизанное лучами мощнейших локаторов, невидимыми там за облаками самолётами и самонаводящимися ракетами.
И этот океан, такой похожий на те, в которых доводилось плавать ему, но не менее опасный совершеннейшими гидроакустическими сонарами и рыскающими торпедами, нашпигованными умной электроникой, которая легко обнаруживает и уничтожает.
Этот мир раскрылся перед ними словно вот этот безбрежный и своенравный океан. Зачем они появились тут и если в этом какой-то смысл? Здесь, в Тихом, где-то в Нью-Йорке и Гротоне, в Филадельфии и на Аляске? Смогут ли они что-то внести в этот мир, что-то изменить? Или их след раствориться во времени, как вот эта кильватерная полоса за линкором, постепенно исчезающая на волнах»?
— Боги на нашей стороне! Боги на нашей стороне! — Почти как заклинание прошептал Нагумо и даже непроизвольно дёрнул кистями рук, желая хлопнуть в ладоши, призывая внимание богов.
«Старость — возраст суеверий», — с лёгкой горечью улыбнулся адмирал, познавший свои «пятьдесят семь».
Вполоборота повернувшись к командиру корабля, Нагумо дождался пока тот отставит переговорное устройство:
— Мы изрядно разворошили осиное гнездо. Надо спасти, кого ещё можно спасти, добить свои покалеченные суда и срочно покидать этот сектор. Надо опасался скорого ответного удара. Мне не дают покоя исчезнувшие неприятельские подлодки, нет никаких гарантий, что их удалось поразить.
Капитан молча склонил голову в учтивом полупоклоне.
— Я спущусь в каюту, доклады отправляйте туда.
Капитан кивнул, продолжая почтительно молчать.
Адмирал слегка замешкался и уже у самого выхода обернулся:
— Учитывая современные средства связи и оповещения, — Нагумо сменил сухой тон на более мягкий, — представляю, что сейчас творится во всех военных структурах и ведомствах США.
— И не только, — согласился капитан, наконец, улыбнувшись, — и в прежние времена нечто подобное вызвало бы неразбериху, а то и панику.
Через полтора часа первые, более скоростные эсминцы эскадры, уже достигли точки рандеву с кораблями обеспечения и спешно пополняли запасы топлива и боеприпасов. Вслед за ними подтягивались остальные корабли.
Просматривая фотографии и плёнки (японцы старались всё тщательно зафиксировать на кинокамеры), оценивая потери, Нагумо удивило их соотношение. Оно не превышало, например, в сравнении с битвой в Коралловом море.
Однако рапорты продолжали поступать, и довольно неутешительные — многие оставшиеся на плаву корабли в разной степени утратили боевые и ходовые возможности.
Опытный адмирал изначально настроенный на реалии, с лёгкой неприязнью наблюдал на лице офицера связи широкую гамму человеческих чувств: от сияющего и гордого, после одержанной победы, до хмурого расстройства, недоумения, а то и просто мальчишеской обиды, когда поступил доклад от Куриты, что часть кораблей не выдержат эскадренного хода и их придётся затопить.
«А что хотели эти молодые выскочки-оптимисты? Учитывая, что один крейсер типа „Тикондероги“ мог перетопить все наши корабли (конечно при более благоприятных обстоятельствах) — тем не менее, бой выигран».
Хотя эта победа вызывал у Нагумо двоякое чувство. С одной стороны удовлетворение, с другой состояние дежавю — та война начиналась похоже. Победы в начале и горькие поражения потом.
В дверь кают-компании постучали.
— Войдите, — прервал свои размышления адмирал.
— Прибыли капитаны судов снабжения и танкера, — доложил штаб-офицер.
Кивнув, разрешая офицерам войти, Нагумо подготовил пакеты документов для капитанов.
— Прошу садитесь, пожалуйста, — сделал он пригласительный жест, и когда офицеры расселись,