Последний довод павших или лепестки жёлтой хризантемы на воде
Шрифт:
Зафиксированные феномены были классифицированы церковным словечком — не иначе как «одержимость».
Первые ощущения были скорее тактильными. Пришедшие из периферийных участков нервных окончаний, они привнесли признаки дискомфорта и ещё одно доказательство к Декартовскому, что он существует. Что интересно мозг работал очень быстро и ясно — ни что не отвлекало, потому что он ничего не видел, не слышал, не говоря уж об обонянии. Да что там обонянии! Оказавшись, словно в полной пустоте, Павел отметил отсутствие даже шума тока крови в ушах, а так же ещё массы естественных функциональных проявлений человеческого организма, привычных и зачастую почти не замечаемых. Ко всей этой физической пугающей немоте примешивалось давящее чувство обиды о чём-то утерянном, что уже вроде бы держал прижавши к груди, но вот оно нечаянно выпадает из рук, вдребезги разбиваясь, ломая всю жизнь….Стоп! Жизнь! Да его же…, он даже в мыслях боялся себе это сказать. Меня же убили! Ещё раз стоп! Если я мыслю — значит… меня вытащили и я больнице, госпитале, возможно в коме. А вдруг я всё ещё лежу бесчувственный и брошенный в этом проклятом ущелье?
Попытки взять под контроль непослушное и, казалось, занемевшее тело давалась с трудом, но привели к закономерной прогрессии. Удалось поёрзать задом (снять тупое давление в бок) и слегка сдвинуть зудящую ногу, чуть разжать что-то удерживающую кисть руки. И сразу же лавиной в уши врезался звук: донеслось хлюпанье воды, рокот работающего двигателя, тихое сопение десятка человек и голос над самым ухом что-то буркнули на чужом, но смутно знакомом языке. Щёки почувствовали движение свежего морского ветра, нос раздражал запах людского пота, машинной смазки, гари выхлопа двигателя. В руке опять оказался кем-то подсунутый предмет, и он как ребёнок с инстинктом всё хватать, тут же сжал ладонь.
Павел вдруг понял, что стоит на ногах зажатый со всех сторон людьми. И видимо только это не давало ему свалиться. Показалось, что его даже слегка придерживали. Над ухом снова раздалось гневное шипение, и он попытался твёрже стать на ноги. Оказалось, что и зрение вернулось — он просто открыл глаза.
В полумраке его окружали лица азиатов с поблёскивающими глазами. Нашивки на плотно застёгнутых воротниках, кто в кепи, на ком-то матово отсвечивающие каски — солдаты? Приглядевшись, он увидел и оружие. Солдаты. Опустив голову, едва не наткнулся на дуло винтовки, которую держал и сам.
Что за чертовщина!?
«Всё-таки операционный стол, — сделал он вывод, — и эта, судя по всему водоплавающая лохань с набитыми, словно селёдки в банке азиатами — глюки анестезии? Потому то и тело такое, вроде бы и непослушное, но какое-то лёгкое, словно у подростка. Ну, точно — какой-то он маленький».
Предположение что та скоротечная схватка в горах приснилась, привиделась или пьяный бред, отвергалось сразу, потому что было очень больно и… очень реально.
«Из чего он (этот америкос) там садил почти в упор»?
Пистолетик с глушителем, слабенький — пули грудь пробили, в рёбрах застряли, боль жуткая, а сознание, что странно, не потерял. И в мозгу до сих пор сидела картинка чёрного зрачка пистолета и вспышка (прямо в глаза) контрольного выстрела. По идее сейчас в его мозгу должна сидеть пуля.
«Значить промазал гад!? Поэтому эти самураи…. Опять — стоп! Точно! Язык-то японский! Ну, с японцами всё понятно, — он даже успокоился, — глюки навеяны двумя курсами Института Востоковеденья ещё в далёком Союзе и, несомненно, частыми прошлогодними поездками в страну сакуры и высоких технологий, ну и вероятно посещениями пары интернетовских исторических форумов по интересам.
Оттуда и практика. Язык он знал, конечно, не на примитивном — „конитива“ и „аригато“, но…. Что этот сопящий сосед ему шикнул? Разобрать только удалось нечто похожее на раифуру… Винтовка? Скорей всего так и есть — я выронил оружие, а он мне его в руку опять сунул. Ругался при этом наверняка на меня растяпу».
Ещё раз посмотрел на тускло поблёскивающий металл, основательно прописавшийся в ладони.
«„Арисака“? Тьфу ты чёрт! Если это фторотановые видения, чего я так цепляюсь»?
Он уже по-другому взглянул на окружающую его обстановку. Над головой клубилась хмарь, подсвеченная странными блуждающими красноватыми бликами. От этого полумрака лица японских солдат приобрели зловещий, просто дьявольский вид. Они все возбуждённо шумно дышали, глаза не просто поблёскивали, казалось, они горят в ожидании схватки.
«Вот сейчас будет мне просмотр высадки на какую-нибудь Окинаву с эффектом присутствия».
Ему словно передалось их взвинченное настроение, добавив смутной тревоги к и без того стойкому и не проходящему ощущению утраты. Утраты чего-то такого комфортного и важного. Словно ты ел что-то вкусное, смакуя, а самые лучшие кусочки откладывал на финал трапезы. А кто-то подошёл неожиданно и смахнул самое лакомое с тарелки. И ты больше досадуешь не на то, что отобрали вкусности — украли предвкушение.
«А может всё-таки не было ничего»?
Он попытался поэтапно вспомнить все предвосхищающие события, но дизельно тарахтящий движок вдруг сменил тональность. Стала падать скорость. Прозвучала гортанная команда. Он даже смог разобрать слово: «сэнтоу» — сражение.
«Ага! Значить „приготовиться к бою!“».
Толчок всех качнул вперёд, и уже в полный голос прозвучала команда: «Вперёд!».
Пашку просто вынесло вместе со всеми. Хлюпала вода, он не видел даже куда ступает, а когда солдаты рассеялись, и исчезло чувство локтя, опять случилось непонятное — ноги подкосились, и он просто свалился на землю.
Попытки встать были похожи на неумелое хождение на ходулях или первая проба велосипеда — понимаешь куда нажимать и куда рулить, но один чёрт валишься.
Обидный пинок под зад, оказался чудодейственным стимулятором — вскочив ответить обидчику, Пашка вдруг понял, что прекрасно держит равновесие. А офицер, подгоняя отставших солдат, уже даже не обращал на него внимания.
— Ни хрена это не Окинава, и на Россию не похоже, — удивлённо пробормотал Пашка, припуская за всеми, непроизвольно втягиваясь в игру.
Ударные силы флота, задействованные у берегов континентальной части Америки, насчитывали более двадцати пяти авианосцев, включая лёгкие, эскортные, а так же различные транспорты для самолётов. Общее авиакрыло палубной авиации насчитывало более полутора тысяч самолётов. На тринадцати гидроавиатранспортах включённых в состав флота, находилось от 8-ми до 20-ти гидросамолётов. Ещё 35 переоборудованных тральщиков перевозили по 2 самолёта взлетающих с воды. Общее количество гидросамолётов дотягивало до 800 единиц.