Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
Дору подошел к двери и позвал Серджиу, а когда горбун явился, велел ему сходить в башню Валентины за лисьей шапкой и заодно сказал, чтобы девушка всю ночь оставалась у себя. Горбун мигом обернулся, и тогда Дору, закрыв кабинет на ключ, сел за отцовский стол, развернул потускневший от времени пергамент и стал расправлять кожу длинным ногтем.
— Papa, но я не умею читать древнееврейские письмена. Я только рисовал, что говорил мне аптекарь.
— Но ты ведь знаешь, что там написано: "Моя мама предупреждала меня никогда не связываться с Серафимой Сапожниковой!" Так вот — последние два слова и зачеркивай, поверх латиницей пиши имя нашего ростовщика, оно испанского происхождения,
— А почему мы ее имя написали со строчной буквы?
— Дору, бог ты мой… Евреи пишут справа налево!
— А я вам говорил, что не желаю учиться у еврейки ни музыке, ни русскому языку! У евреев все шиворот-навыворот, даже воспитание детей! Вот, вычеркнул!
— А как бы я подходил к ней, будь у нее на шее крест?!
— Так лучше б и не подходили…
Дору снова присел на диван и опять потянулся к шее отца.
— Ну начинай ты уже соображать! У меня же голова болит! Ко лбу мне приложи пергамент! Ко лбу!
Дору аккуратно расправил кожу с таинственными письменами на лбу отца и замер.
— А почему вы думаете, что это заклинание поможет? Оно же только духов изгоняет, а сеньор Буэно, думаю, еще живой в какой-то мере, если они с Ивой по скупости не упились кровью с иммунодефицитом, забравшись куда-нибудь в Африку.
— Мой мальчик, может ад и забрал у него одну душу, но вторую он точно вселил в свою агуарьенту.
Граф прикрыл глаза и… уснул. Тогда Дору на цыпочках вышел из кабинета и прямо у дверей столкнулся с горбуном, держащим перед собой поднос, на котором возвышался стакан с чем-то кристально чистым.
— Это для отца? — поморщился Дору. — Что это?
И даже отступил на шаг.
— Сливовица, — пояснил Серджиу. — Как принято говорить у вас, кол колом вышибают.
— Ты бы ему еще чесночной похлебки принес! — взвизгнул Дору. — Сейчас же иди в подвал и вылей все это пойло!
— Помилуйте, Ваша Милость. Господин Буэно вернется и точно из меня душу вынет.
— Я сомневаюсь, что на твоем веку он вернется. Да и самогон жиденок свеженький предпочитает. Так что живо, чтобы ни одной капли не осталось!
— Но Его Сиятельству сейчас лучше выпить…
— У нас свои методы борьбы с еврейской чумой.
Дору схватил с подноса стакан, хотел было выплеснуть его содержимое на пол, но потом зажал пальцами нос и сделал глоток. Горбун решил ретироваться. Два пьяных вампира были уже выше его человеческих сил. А Дору тем временем тупо смотрел на гобелен, на котором вдруг задвигались лошади, и даже собаки побежали за невидимой добычей. И это после всего одного глотка… Бедный граф!
Ухватившись рукой за гобелен, висевший на противоположной стене, Дору толкнул рукой оконную раму и выкинул стакан в ночь. Когда же услышал звон стекла, облегченно выдохнул, хоть и забыл, как это правильно делается. Потом, как в тумане, затворил окно и уже было решил двигаться в сторону своей комнаты, как вдруг услышал спокойный голос отца, доносившийся из кабинета:
— Мой мальчик, вернись, я поделюсь с тобой лекарством.
Дору, пошатываясь, зашел в кабинет отца, с силой хлопнул дверью и чуть ли не упал рядом с диваном, на котором уже полусидел граф. Он подхватил сына и уложил рядом с собой — на голове Дору тут же оказался пергамент.
— Но вы ведь совсем не поспали… — начал было он, но быстро затих, ощутив разливающееся по лбу тепло.
— Мой мальчик, ты два часа закрывал окно, и это от одного-то глотка. Обещай никогда больше не пить ничего крепче крови. Кстати, в Торе написано, что кровь — это жизнь, и жизненные силы всех божественных созданий сосредоточены в крови. Я понимаю, что при жизни тебе не по возрасту было еще касаться этой книги…
— Papa, пообещайте мне больше не цитировать Тору… И не пить.
— Я бы и не пил, — хмыкнул граф, — не приведи ты в дом живую девушку. Я уже совершил эту ошибку с Серафимой, но тогда у меня не было выбора, за тобой кто- то должен был присматривать… А сейчас, неужели ж нельзя было убить ее заранее? Она же не еврейка, хотя и на половину полька, так что ее кровь не настолько вкусна, что испивший ее демон — это я про тебя, Дору, говорю — становился ее слугой и исполняет любую прихоть. Это только еврейские девушки после обращения предпочитают пить кровь младенцев и молодых матерей…
— Papa, умоляю вас, поспите…
Дору стащил со лба пергамент и налепил с размаху на лоб отца, и граф рухнул на диван, как подкошенный, и показался сыну слишком тяжелым. Он с трудом вылез из-под обездвиженного тела, уложил спящего отца чуть поровнее и укрыл, точно живого, халатом.
— Раз на вас действует заклинание по изгнанию диббука, то может и любовный приворот подействует…
Он медленно, в полной задумчивости, добрался до склепа, лег в гроб, но не смог заснуть до самого рассвета. Он почему-то вспомнил детский разговор с отцом, когда сидел над чашкой заваренного для него Серафимой утреннего кофия. Он спросил ее, мучимый детским любопытством, как она думает, подействует ли кофий на отца, чтобы тот стал спать ночью и бодрствовать днем. Девушка улыбнулась и сказала: наверное, у вампиров все наоборот — кофий должен действовать на него, как снотворное. Дору запомнил слова гувернантки и через год собственноручно намолол кофейных зерен и всыпал их отцу в чашку вечерней крови. В ту же ночь Серафима пожалела о своей давней шутке, а отец жалел о том кофе еще долго, пока старый аптекарь наконец не отыскал в своих книгах запись о том, что надо взять пергамент и написать на нем следующее: "Моя мама предупреждала меня никогда не связываться с…" В конце должно было стоять имя духа.
— У нашей Серафимы, — объяснял мальчику старый ростовщик, — осталось много незавершенных дел на этой земле, и главное из них: вырастить из тебя человека и научить нормально играть на фортепьяно. Именно поэтому ее дух вселился в убившего ее вампира, твоего отца.
Сеньору Буэно приходилось каждое утро силком волочь графа в склеп, заколачивать гроб серебряными гвоздями и требовать у Ивы, чтобы та водрузила на крышку звезду Давида, но и после этого бедный одержимый духом убитой им девушки граф бился внутри гроба и истерил, и у всех немертвых обитателей замка быстро закончилось терпение, как и образование мальчика, которым теперь занимался отец: в двенадцать лет Дору был отослан в Россию в гимназию, куда выдержал все испытания, не только по арифметике, но даже по русскому языку. Дору Заполье единственный в классе написал диктант без единой ошибки, благодаря непрекращающимся усилиям духа Серафимы Сапожниковой, вещавшей устами Александра Заполье. Дору было немного жаль терять гувернантку, но он собственноручно намотал на шею отцу пергамент и уехал в Россию, в Петербург, где часто бродил по любимым местам упокоенного нынче духа, о которых рассказывала ему гувернантка, когда была еще живой девушкой.
В шестнадцать лет Дору вернулся домой навестить отца, и граф, не ожидая от себя полного отсутствия выдержки, набросился на сына. И сеньору Буэно ничего не оставалось, как обратить во тьму юного графа, как он когда-то сделал это с его отцом из меркантильных соображений, чтобы иметь возможность свободно жить в его поместье.
— Да будь он проклят! — прошептал Дору в темную крышку гроба. — Со своим самогоном!
И забылся тяжелым сном. От тяжелых воспоминаний забвения не было.