Последний год
Шрифт:
– Слушаю, государь, – отвечал генерал Адлерберг, несколько озадаченный. Ему казалось опрометчивым ехать к великому князю Михаилу Павловичу, командовавшему гвардией, с поручением, родившимся в первом припадке ревнивого гнева. – Слушаю, но смею спросить: не вызовет ли эта неожиданная кара новые толки в обществе?
– Пусть почешут языки…
– Не явится ли после того поручик Геккерен перед госпожой Пушкиной в образе страдальца?
– Нашел страдальца!..
Гнев императора нарастал. Ведь кое-что он и сам замечал, безусловно замечал в последнее время.
По обыкновению, император расхаживал по кабинету,
– Очень рад, что ты заговорил со мной, – сказал он, остановившись перед интимным другом. – Лучше принять во время нужные меры… Но какие?
Император сделал еще несколько шагов и вдруг резко повернулся:
– А не пришло ли время поручику Геккерену озаботиться женитьбой? Чего проще? – подобие улыбки промелькнуло на царственных устах. – Коли хочет служить России, должен пустить здесь корни поглубже, – продолжал он. – Нечего потворствовать разврату. Вот и посоветуй ему от моего имени с достодолжной твердостью, но, разумеется, строго приватно. Говорю как первый дворянин России, охраняющий честь достойной россиянки! – Николай Павлович уже начал было рисоваться, даже голос его дрогнул от волнения. – Итак, решено, Адлерберг: женим беспутного бродягу. А ты, коли был его крестным отцом, станешь ныне удачливым сватом. Право, лучше пресечь соблазн, чем искушать даже неприступную добродетель. Пусть твой крестник выберет невесту по вкусу… А мы посмотрим, как он объяснит свое бегство под венец госпоже Пушкиной, если успел ей приглянуться. Прелюбопытный может выйти фарс!
Император вспомнил, какой занимательный фарс измыслил он в недавнее время, послав лекарей к московскому философу Чаадаеву, вспомнил, и его одолел смех.
– Бьюсь об заклад, – сказал Николай Павлович, – женив проворного француза, станем зрителями фарса в истинно французском духе. Что скажешь, Адлерберг?
Николай Павлович был совершенно доволен своим решением. В судьбе поручика Геккерена в одночасье произошел крутой поворот – вместо ссылки в отдаленный гарнизон, он удостоился интимного совета.
– Пусть только не медлит с женитьбой, – еще раз пояснил император, – и сохрани его бог и все святые, если вздумает что-нибудь болтать. Вручаю его судьбу в твои надежные руки, Адлерберг!
– Его сиятельство граф Бенкендорф, – доложил, раскрывая двери, камер-лакей.
Генерал Адлерберг покинул кабинет, удостоенный сердечного доверия императора. Всемогущий и всеведущий граф Бенкендорф приступил к очередному докладу, понятия не имея о тех обстоятельствах, которыми только что и, как всегда, счастливо воспользовался генерал Адлерберг…
Глава четырнадцатая
Дантеса держала в постели легкая простуда. В недомогании была своя приятность – поручик был освобожден от службы. Ох, эта чертова служба у русских! Командир полка, наверное, полагает, что офицеры должны день и ночь думать об учениях, солдатских киверах или исправности строевых лошадей. А ему, барону Геккерену, плевать и на лошадей и на самого полкового командира!
Дантес нежился и раздумывал об удовольствиях ближайших дней. Приглашений приходит столько, что он сможет видеть Натали каждый день. Но рядом с ней вечно торчит муж, похожий на мрачного демона, стерегущего красавицу… На какое-то мгновение он задумался об этом несносном муже, который никак не хочет посторониться.
Чем больше вращается в петербургском обществе Дантес, тем яснее видит: ряды могущественных врагов Пушкина растут, но у него никогда не будет ни друзей, ни защитников ни в одной порядочной гостиной. Барон Дантес Геккерен очень хорошо знает, что эту ненависть к Пушкину порождают его сочинения. Жорж не собирается их штудировать. Они, либералы, везде одинаково скучны и дерзки. Недаром Пушкин отдан под надзор графа Бенкендорфа, играющего столь важную роль в России. Очень хорошо!
…А Натали? Вероятно, Натали думает, что совершает чудеса храбрости, когда танцует с ним на балах. Давно надоели ее вечные страхи! Пора освободить ее от предрассудков!
Дантес хмурится. Ни тактика, ни стратегия галоп-романов не давали ясных указаний на то, как и где можно победно завершить в чопорном Петербурге атаку на женщину из общества, связанную светским этикетом и семейными запретами.
Подле Натали был не только муж, но еще и Катенька, милое чудовище, влюбленная фурия! Но может ли она быть ширмой? И согласится ли она этой ширмой стать? Впрочем, Катеньку можно купить. И цена ей небольшая. Один-два поцелуя… Тогда Катенька исполнит все. Уж очень она горяча. Крутой кипяток. Или, как это говорят по-русски, горячий сбитень!
Поручик заливался смехом, когда в его спальню пришел озабоченный барон Луи Геккерен.
– Я рад, что ты так весел, Жорж!
– От вас зависит, чтобы я не впал в отчаяние. Если вы опять будете говорить мне, чтобы я отказался от Натали…
– Таков мой долг, Жорж! Я теряю надежду, но еще не потерял терпения… В слепом увлечении ты стремишься навстречу неведомым опасностям.
– Эти опасности будут только расти, если посланник его величества короля Голландии будет преследовать госпожу Пушкину своими благочестивыми наставлениями, привлекая к ней глаза и уши любопытных… Натали боязлива, и я должен заявить решительную просьбу: предоставьте действовать мне! Вот видите, от моей веселости не осталось и следа… – Поручик вдруг что-то вспомнил: – Как говорят по-русски, батюшка, сбитень, да? – К полному недоумению барона Луи Геккерена, Жорж снова залился смехом.
– Какой сбитень? – спросил в растерянности старый барон. – Или ты сходишь с ума?
– Ничуть, батюшка, ничуть! И, находясь в здравом уме, я клянусь вам именем пресвятой девы: не в моих правилах отступать!
– Жорж! Я задам тебе последний вопрос: что скажет император? Милостивое внимание его к госпоже Пушкиной…
– Император? – перебил Дантес. – У его величества – клянусь святым Сульпицием – нет шанса там, где охотится ваш сын. Зову небо в свидетели: императора, как и мужа Натали, я не собираюсь посвящать в мою игру!
Барон Луи хотел в гневе покинуть сына. Слуга подал Дантесу какое-то письмо.
Дантес вскрыл его. Высоко поднял брови не то от недоумения, не то от досады.
– Мой бог! Я и вправду не был целую вечность у генерала Адлерберга. В первый же выезд после болезни придется поскучать у него полчаса.
Он снова перечитывает письмо. В письме есть что-то недосказанное, от чего Жорж вновь недоуменно поднимает брови.
– «Я льщу себя надеждой, – читает он вслух, – что вы, несмотря на рассеянную жизнь, которая заполняет ваше время, не замедлите с посещением, которого я жду. Ваш Адлерберг».