Последний характерник
Шрифт:
В этот момент ни Серко, ни Стягайло еще не знали, что с основными силами Фирлея уже столкнулись казацкие полки Таборенко, Яцкевича и Кривоносенко и оказались по одиночке разбитыми в жестоком сражении. Все полковники погибли, но умирая, Кривоносенко, достойный сын славного отца, приказал оставшимся в живых казакам разгромленных полков отходить от Острополя и двигаться навстречу гетману.
Таким образом к началу июня обширная территория Подолии от Бара до Звягеля [1] оказалась очищенной от казацких гарнизонов и различных ватаг местных опрышков. Окрыленные успехом, вожди польского войска соединились между собой, при этом Лянцкоронский и Остророг, оставив Бар, подтянулись к Фирлею. Объединенными силами они предполагали двигаться к Староконстантинову, но полученные известия о подходе к Меджибожу, где Лянцкоронский оставил гарнизон из немецкой хоругви Корфа и полка Синявского, крупных казацких сил, заставили их скорректировать свои планы. Лянцкоронский, взяв четыре отборных хоругви Остророга,
1
ныне Новоград — Волынский прим. автора
Между тем, подошедший к Меджибожу брацлавский полковник Данила Нечай, полк которого превышал двадцать тысяч казаков, стал табором под городом, осадив его. Когда же посланные Лянцкоронским четыре хоругви Остророга попытались прорвать кольцо осады, Нечай, опытный воин, сам охватил их своим полком. Сложилась почти катастрофическая для поляков ситуация, но подошедший сюда Лянцкоронский решительным ударом с фланга сумел прорвать кольцо окружения и продержаться до тех пор, пока Корф с Синявским оставили Меджибож. Одновременно и хоругвям Остророга удалось вырваться из ловушки, в которой они оказались. При такой счастливой развязке Лянцкоронский поспешил отступить к Староконстантинову, получив известия, что на помощь Нечаю спешит уманский полковник Степан Байбуза. Позднее выяснилось, что сюда же подходят и основные силы Хмельницкого, которым по показаниям взятых в плен «языков», нет числа.
Глава восьмая
Встреча с гетманом
Староконстантинов, история которого ко времени описываемых событий насчитывала целое столетие с четверьтью, с середины ХVI века принадлежал князю Константину Острожскому, а в 1620 году перешел во владение князей Заславских. Еще в 1571 году в городе были возведены замок и укрепления вокруг него. Староконстантинов окружал земляной крепостной вал, укреплённый брёвнами, по углам которого были построены каменные башни. Выходом из города были трое ворот: Старицкие на реке Икопоть в сторону Острополя, Меджибожские на реке Случ в сторону Меджибожа, Львовские — в западном направлении к Збаражу. Перед валом был вырыт ров, который соединял между собой реки. На вершине треугольника, на месте слияния рек, позднее был построен каменный замок, который служил своеобразным фортом в случае взятия врагом первого ряда укреплений. В западной части замка вместо стены были хозяйственные постройки и церковь, а также башня. В центре замка была построена деревянная сторожевая башня, с высоты которой просматривалось расстояние до 30 км от города для обнаружения приближающихся врагов. О серьёзности укреплений города говорит то, что, начиная с 1575 года, крымским татарам ни разу не удалось взять его приступом, даже в 1618 году, когда на Подолию вторглась тридцатитысячная татарская орда.
После начала казацкого восстания Староконстантинов, благодаря своему географическому положению, стал своеобразным пограничным пунктом, вокруг которого в дальнейшем постоянно происходили столкновения польских войск с запорожскими полками Богдана Хмельницкого. Здесь в июне 1648 года сражался с Иеремией Вишневецким народный вождь полковник Максим Кривонос; неподалеку от города на речке Пилявка в сентябре того же года казацкие войска разгромили армию польских региментарей Заславского, Конецпольского и Остророга; сюда сейчас торопился со всеми своими силами Богдан Хмельницкий, получив известия о вторжении польских войск на казацкую территорию и о том, что вышедшие им навстречу полки Донца, Таборенко, Яцкевича и Кривоносенко разбиты превосходящими силами противника.
К этому времени запорожский гетман собрал под свои знамена огромную армию, численность которой вряд ли знал и сам. Со всех концов обширного края к его западным границам стали стягиваться казацкие полки и все те, кто хотел вступить в ряды казаков. К Чигирину с левого берега Днепра подтягивались полки Матвея Гладкого, Мартына Небабы, Мартына Пушкаря, Антона Гаркуши. Прибыли в гетманскую ставку со своими реестровиками Филон Дженджелей и Михаил Кречовский. На марше после выступления из Чигирина к Войску должны были присоединиться Богун, Морозенко, Хмелецкий, Байбуза, Нечай и другие полковники.
В начале мая 1649 года, когда трава пышным ковром укрыла землю и дороги стали более или менее проходимыми, огромная армия восставшего народа выступила в поход. На многие мили растянулось казацкое войско. Далеко впереди и по сторонам его виднелись конные разъезды, внимательно озирающие местность вокруг, хотя тут, в самом центре казацкого края, опасаться внезапного нападения оснований не было. Войско двигалось не торопясь, несколькими колоннами с разных операционных направлений. Сам Хмельницкий спешить не видел особого смысла, ожидая прибытия крымского хана, еще только подходившего с юга по Черному Шляху. Ислам — Гирей вел с собой опытных в военном ремесле крымских горцев, буджацких татар, черкесов с обритыми наголо головами. С далеких заволжских степей прибыли в Крым даже ногайцы Никто из волонтеров не требовал платы, они рассчитывали поживиться за счет поляков. Хан обещал привести с собой восьмидесятитысячную орду, но и без татар, сил у Хмельницкого было достаточно. Его армия росла не по дням, а по часам, и уже при выходе из Чигирина она превышала 120 тысяч человек. В его распоряжении были полки славной запорожской
— Никогда прежде не выставляла Запорожская Сечь такого воинства, — с гордостью думал он. — Этим воинам не страшны ляхи. Они их уже били и еще не раз побьют.
Получив сведения о подходе основных сил Хмельницкого Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Конецпольский и другие польские командиры, перешедшие Горынь, соединились вместе у Староконстантинова и стали решать, как поступить дальше. Известие о приближении запорожского гетмана и крымского хана, даже в сердцах самых отважных вызывало трепет, тем более, что по слухам, распространившимся по лагерю, казацкое войско насчитывало триста тысяч, а крымский хан вел с собой стотысячную орду. Сами эти цифры гипнотизировали, заставляли трепетать сердца, леденеть кровь в жилах и замирать от ужаса. Уже немало челяди и даже шляхтичей спешили покинуть региментарей и отойти в Малую Польшу. Фирлей все отчетливее понимал, что нужно немедленно отступать, пока он не растерял все войско, однако в каком направлении следует отходить, было неясно. Король, которому он отправил донесение о сложившейся ситуации, приказал перейти Горынь и двигаться к Сокалю, где сосредотачивалось кварцяное войско и часть посполитого рушения из трех воеводств. Еще две недели назад такой приказ был легко выполним, но сейчас это было вряд ли возможно. Узнав о подходе Хмельницкого, поднялся весь край и продвигаться к Сокалю пришлось бы с постоянными боями.
Наконец, после долгих дебатов было решено оставить Староконстантинов, отойти западнее к Збаражу, наследственному владению князей Вишневецких, и здесь, укрепившись, ожидать подхода основных королевских сил. Переход не занял много времени и, расположившись в предполье перед обоими збаражскими замками, шеститысячное войско Фирлея приступило к оборудованию лагеря, а также к заготовке в спешном порядке провизии и фуража из окрестных населенных пунктов. Но и здесь тревога, охватившая поляков под Староконстантиновом, не покидала их. Челядь открыто грозила перейти на сторону Хмельницкого, некоторые шляхтичи со своими хоругвями, покидали замок и уходили к Львову, пока еще можно было. Панику возбуждали и рассказы все большего числа беглецов, вынужденных оставить насиженные места перед приближением Хмельницкого.
Князь Иеремия Вишневецкий, хранивший обиду на короля и сейм, за то, что ему не была вручена булава великого коронного гетмана, которую он заслуживал больше других польских военачальников, все еще находился за Горынью и к региментарям не присоединился. Однако узнав о том, что против Фирлея, Остророга и Лянцкоронского выступил сам Хмельницкий, он после долгих размышлений смирил гордыню, и в конце мая перешел Горынь, хотя от тех хоругвей, с которыми он стоял при Пилявке в сентябре прошлого года, осталось, даже с учетом присоединившегося к нему названного сына Дмитрия Ежи Вишневецкого, всего около трех тысяч солдат… Узнав, что Фирлей и другие военачальники укрылись в Збараже, князь Иеремия также подошел туда, хотя многие советовали ему не делать этого, обоснованно указывая на серьезную опасность со стороны запорожских войск. Вишневецкий понимал, что вряд ли кто осудил бы его, останься он в стороне, ведь те же Фирлей и Конецпольский, как раз наиболее активно выступали против вручения ему гетманской булавы, однако, долг перед Отчизной оказался сильнее обиженного самолюбия и гордости. Все же, подойдя к Збаражу, князь поначалу не стал присоединяться к основным силам Фирлея, а остановился отдельным лагерем в стороне, готовый в случае необходимости к скорому отходу.
… Серко встретился с гетманом, когда тот подошел к Староконстантинову. Прибытие двухтысячного отряда охочекомонных обрадовало Хмельницкого не меньше, чем встреча со старинным приятелем. В первое мгновение Серко даже не узнал в этом несколько располневшем и немного обрюзгшем пятидесятипятилетнем мужчине того Богдана, который всего четыре года назад вместе с ним осаждал Дюнкерк. Изменилось не только лицо, дышащее надменной гордостью, но стала другой и вся фигура Хмельницкого, приобретя важную, полную собственного достоинства, осанку. Иван подумал, что, пожалуй, лишь его живые черные глаза с лукавой хитринкой в их уголках остались прежними. Хотя гетман за последнее время и стал относиться к окружающими с изрядной долей превосходства и высокомерия, однако с Иваном кичиться не стал и держал себя с ним запросто, как в бытность свою чигиринским сотником. В гетманском шатре нашелся и не один корец забористой оковитой, и приличествующая такому радостному событию закуска. Прежде всего, помянули безвременно ушедших общих побратимов Максима Кривоноса, Ивана Ганжу и Федора Богуна, затем перешли к воспоминаниям о делах старины глубокой: о морском походе на Крым; боях под Смоленском; восстании Линчая; славных битвах под знаменами принца де Конде. Было что вспомнить старым запорожским товарищам и о чем поговорить. Наконец, когда оба находились уже в изрядном подпитии, а жупаны на груди обоих расстегнуты так, что видны были нательные рубахи, Хмельницкий озабоченно сказал: