Последний караван
Шрифт:
Сосоно:
– Между прочим, наш главный кузнец - бывший главный кузнец Чумона. Тот самый.
Ёнчжу:
– Лезвия прочнее ханьских... Тетя, покажите! У нас тут, не ровен час, Пуё пойдет войной, хорошее оружие никогда не помешает.
Каменные ступени между деревьев. По ним поднимаются Сосоно, Тару, Чжан, Юнхан, несколько охранников, среди которых Чангу и Юнъян.
Вырезанная в скале арка - вход в пещеру. Навстречу караванщикам выходит пожилой человек в темной добротной одежде, кланяется. Приглашающий жест: идите, мол, за мной. Караванщики кланяются в ответ, заходят.
Пещерный храм. Полутьма. Косо падает дневной свет от входной арки. По стенам фрески - фантастические звери и птицы, воины с луками и мечами, всадники. Караванщики идут вслед за пожилым человеком, он выше поднимает факел, чтобы можно было разглядеть роспись. Тару крутит головой, отстает, засмотревшись на рисунки, потом, спохватившись, догоняет остальных. Чангу и Юнъян поджидают его.
Провожатый:
– Сюда.
Помещение с квадратными колоннами, столб света из вырезанного в толще скалы светового колодца, саркофаг. Роспись по стенам. Вошедшие расставляют вазы с приношениями - рис, бобы, фрукты, зажигают благовония.
Тару глазеет по сторонам. Чжан, тихо:
– Молодой господин.
Тару спохватывается, делает шаг вперед, встает чуть позади бабушки.
Торжественно кланяются, опускаясь на колени - один раз, другой. Встают.
Сосоно:
– Государь Тонмёнсон, не оставь нас своими милостями...
Все присутствующие подхватывают:
– Не оставь нас своими милостями...
Темный коридор где-то в подземельях. Мы видим, как впереди мелькает свет. Шаркающие неровные шаги. Невнятное бормотание.
Старческая худая рука с выступающими венами, в руке масляная лампа, над фитилем качается огонек.
Лицо старой женщины, морщинистое, тонкие бесцветные губы. Глаза - безумные. Большие, темные, в них отражается пляшущий огонек лампы. Седые волосы растрепаны.
Женщина идет по коридору, в одной руке у нее та самая лампа, в другой - деревянный посох. Одеяние - белое с черными узорами по подолу, старое, при этом освещении скорее серо-желтое, чем белое.
Бормотание:
– Уже иду... Кровь и смерть, всюду кровь и смерть. Подожди, я сейчас. Я уже иду, Сосоно.
Скрывается за поворотом коридора. Отблеск света на стене выхватывает изображение - один за другим идущие воины, все на одно лицо, все с луками и мечами.
Паломники выходят из гробницы. Провожатый жестом показывает: сюда. Идут по широкой подземной галерее. В руках у провожатого и у стражников факелы.
Тару озирается по сторонам.
В галерею впадают коридоры, в них темно и ничего не видно. Внезапно в одном из коридоров мелькает свет.
Тару взглядывает туда. Ничего не видно.
Идут дальше, вот еще один боковой коридор.
В нем мелькает свет.
Тару делает пару шагов в ту сторону. Нет, ничего.
Идут дальше. Снова коридор, снова свет.
Тару дергает за рукав Чангу:
– Там кто-то есть.
Чангу вглядывается в темноту бокового коридора, качает головой:
– Ничего не вижу, молодой господин.
Юнъян косится туда же и тоже ничего не видит.
Галерея заворачивает, идущие по ней поворачивают тоже, и из очередного бокового туннеля им наперерез выходит старуха с лампой и посохом. Останавливается.
Караванщики останавливаются тоже.
Старуха:
– Сосоно. Я пришла.
Сосоно, недоумевая:
– Кто ты?
Старуха усмехается.
– Разве важно, кто я? Важно, что я знаю.
Сосоно:
– Вижу, ты знаешь меня. И что?
Старуха:
– Ничего ты не видишь, мать двух народов. А вот я вижу... Кровь и смерть, брат идет на брата, женщины плачут по убитым, сестры убитых рожают от убийц, дети восстают на отцов, отцы режут детей... дети. Все они твои дети, Сосоно, мать двух народов.
Речь ее становится громче и одновременно неразборчивей, старуха трясется и брызжет слюной.
Сосоно смотрит с ужасом и брезгливостью.
Старуха:
– Судьбы народов записаны на Небесах, и не смертным изменить начертанное. Не думай, что ты обманула судьбу, Сосоно. Не думай, что твои дети избежали вражды. Все они твои дети, Сосоно, мать двух народов, и им суждено братоубийство, кровь и смерть. Кровь и смерть... Долго. Долго. Трехлапая птица кричит и бьется, не в силах расправить крылья. Три лапы сцепились, кровь из-под когтей, клочья мяса падают на землю твоих народов. Долго, долго, Сосоно. Кровь и смерть...
Сосоно:
– Отойди с дороги.
– Охранникам: - Уберите ее, она безумна.
Старуха:
– Кровь и смерть семь сотен лет, Сосоно. Вижу: птица умирает, истерзав себя, вырвав сама себе лапы. Твои дети падут, убив друг друга, и так будет, я вижу. Вижу. Слушай меня и не забывай...
Охранники хватают старуху под руки и отодвигают с пути. Старуха не вырывается, но не замолкает ни на минуту:
– Помни, Сосоно. Небеса не забудут. Может быть, было бы лучше, если бы друг друга убили твои сыновья, а не их народы. Может быть, так было бы лучше. Трехногая птица кричит и бьется...
Караванщики проходят мимо старухи, Тару со страхом оглядывается на нее.
Старуха, глядя в упор на мальчика:
– Нет, не ты. Не тебе приходить сюда за мечом повелителя.
Тару, растерянно:
– Что?
Старуха:
– Убирайся, Периха не будет говорить для тебя. Твоя судьба не здесь. Иди, расти свой народ, собирай силы, готовься убивать братьев...
Сосоно резко останавливается, оборачивается:
– Периха?
Старуха, с широкой ухмылкой:
– Помнишь меня, дочь Ён Тхабаля?