Последний кольценосец
Шрифт:
…Одни скажут, что такая чудовищная жестокость не может иметь никакого оправдания: вождь харадримов, дескать, просто-напросто облек в форму мести угнетателям свои собственные садистские наклонности. Другие примутся рассуждать об «историческом воздаянии»; ну а что при этом не обошлось без «эксцессов и перегибов» – так что ж поделать, харадримы – не ангелы, они за прошлые годы такого нахлебались… Дискуссия на эти темы вообще представляется довольно бессмысленной, а в данном конкретном случае просто не имеет отношения к делу. Ибо то, что Фасимба сотворил с жителями злосчастного городка, не было ни спонтанным проявлением патологической жестокости вождя, ни местью за страдания предков – а был это важный элемент тонкого стратегического плана, задуманного и осуществленного с абсолютно холодной головой.
ГЛАВА 33
Кхандский
Спустя месяц двадцатитысячная кхандская армия высадилась в устье Куванго, у развалин разрушенной дотла Невольничьей Гавани, и двинулась в глубь страны. Здесь следует заметить, что кхандские воины, если считать по количеству навьюченного на них железа (а особенно украшающих оное железо золоченых финтифлюшек), не имели себе равных во всем Средиземье. Беда в том, что их боевой опыт сводился по большей части к подавлению крестьянских восстаний и иным полицейским операциям. Однако против чернокожих дикарей, похоже, вполне хватало и этого: харадримы в панике разбегались, едва завидев перед собою грозно сверкающую под солнцем железную фалангу. Преследуя беспорядочно отступающего противника, кхандцы миновали полосу прибрежных джунглей и вышли в саванну – где и повстречали на следующее же утро терпеливо поджидающие их основные силы Фасимбы.
Командовавший походом племянник калифа слишком поздно уразумел, что харадская армия превосходит кхандскую по численности примерно вдвое, а по боеспособности – раз эдак в десять. Собственно говоря, битвы как таковой просто не было: была сокрушительная атака боевых мумаков, а затем преследование бегущего в панике противника. Впрочем, характер потерь кхандцев говорит сам за себя: полторы тысячи убитых – и 18 тысяч пленных; харадримы потеряли чуть больше ста человек.
Небольшое время спустя калиф получил от Фасимбы подробный отчет о битве вкупе с предложением обменять пленных на находящихся в кхандском рабстве харадримов – всех на всех. В противном случае предлагалось прислать в Невольничью Гавань корабль, способный принять на борт 18 тысяч человеческих кож: а в Кханде теперь твердо знали, что по этой части Император слов на ветер не бросает. Фасимба сделал и еще один дальновидный ход: освободил пару сотен пленников и распустил их по домам, дабы те довели до всего кхандского населения суть харадских предложений. В народе, как и следовало ожидать, поднялся ропот и отчетливо запахло восстанием. Через неделю калиф, не располагавший на тот момент никакими военными силами, кроме дворцовой охраны, капитулировал. В Невольничьей Гавани произошел предложенный Фасимбой обмен. И с той поры Император обрел среди своего народа статус живого бога на земле – ибо в глазах харадримов возвращение человека из кхандского рабства мало чем отличалось от воскрешения из мертвых.
С той поры страшноватенькая империя харадримов (в коей не было ни письменности, ни градостроительства, но зато с избытком хватало ритуального каннибализма, мрачной черной магии и охоты на колдунов) изрядно расширила свои границы. Сперва чернокожие продвигались лишь на юг и на восход, но в последние лет двадцать они обратили свои взоры к северу и отгрызли уже преизрядный кусок кхандской территории, вплотную приблизившись к границам Умбара, южного Гондора и Итилиена. Мордорский посол при императорском дворе слал в Барад-Дур депешу за депешей: если не принять срочных мер, то скоро перед цивилизованными государствами центрального и закатного Средиземья появится противник, страшнее которого не бывает: неисчислимые шеренги великолепных воинов, не ведающих ни страха, ни жалости.
И тогда Мордор, руководствуясь кхандской поговоркой «Единственный способ извести крокодилов – это осушить болото», начал посылать на Юг своих миссионеров. Они не слишком докучали чернокожим рассказами о Едином, но зато неукоснительно лечили ребятишек и обучали их счету и письму, которое сами же и разработали для харадского языка на основе всеобщего алфавита. И когда один из создателей этой письменности, преподобный Альджуно, увидал первый текст, созданный рукою маленького харадрима (это было замечательное по своей поэтичности описание львиной охоты), то понял, что не напрасно жил на этой земле.
Было бы явным преувеличением сказать, что деятельность эта привела к заметному смягчению тамошних нравов. Сами миссионеры, однако, оказались окружены почти религиозным почитанием, и теперь любой харадрим при слове «Мордор» демонстрировал самую белозубую из своих улыбок. Кроме того, Харад (не в пример иным «цивилизованным» странам) не страдал избирательным выпадением памяти: здесь отлично помнили – кто им в свое время помогал в войне против кхандских работорговцев. Поэтому когда мордорский посол обратился к императору Фасимбе Третьему за помощью в борьбе против Закатной коалиции, тот незамедлительно послал на помощь северным братьям отборный отряд конницы и мумаков – тот самый Харадский корпус, что столь доблестно сражался на Пеленнорских полях под багровым знаменем со Змеем.
Из всего корпуса в той битве уцелели лишь несколько человек, и в их числе – командир конницы, знаменитый капитан Умгланган; с того самого дня его неотступно преследовало одно видение – яркое, как наяву… Посреди голубой нездешней саванны в грозном ожидании застыли лицом друг к другу две шеренги, разделенные пятнадцатью ярдами – дистанцией убойного броска ассегая; обе они составлены из славнейших воинов всех времен, но в правой шеренге на одного бойца меньше. Пора уже начинать, но грозный Удугву, отчего-то сжалившись над Умгланганом, медлит давать сигнал к величайшей из молодецких потех – ну, где ты там, капитан? Занимай скорей свое место в строю!.. И как быть, если сердце воина неодолимо зовет его туда, к подножию черного базальтового престола Удугву, а долг командира повелевает вернуться с отчетом к своему Императору? Это был тяжкий выбор, но он избрал Долг, и теперь, преодолев тысячу опасностей, добрался уже до границ Харада.
Он принесет Фасимбе печальную весть: те люди Севера, что были харадримам как братья, пали в бою, и в северных землях нет отныне никого, кроме врагов. Но ведь это по-своему прекрасно – ибо теперь впереди множество битв и славных побед! Он повидал в деле воинов Заката – тем ни за что не выстоять против черных бойцов, когда это будет не крохотный добровольческий корпус под багровым стягом, а настоящая армия. Он доложит, что отставания по кавалерии, которого они так опасались, более не существует: совсем еще недавно харадримы вовсе не умели сражаться верхом, а теперь вот вполне достойно противостояли лучшей коннице Заката. А ведь те еще незнакомы с харадской пехотой: из всего, что он там повидал, с нею могла бы сравниться лишь троллийская – а теперь, соответственно, никто. Ну а мумаки есть мумаки – почти что абсолютное оружие; не потеряй мы двадцать штук в той проклятой лесной засаде – еще неизвестно, как повернулось бы дело на Пеленнорских полях… Боятся огненных стрел? – не беда: поправим при дрессировке детенышей… Ну что же, Закат сам выбрал свою судьбу, сокрушив стоявший между ним и харадримами Мордор.
…Погонщика Мбангу занимали в эти минуты проблемы куда менее глобальные. Не подозревая о существовании математики, он тем не менее с самого утра решал в уме довольно сложную планиметрическую задачу, которую инженер второго ранга Кумай – будь он в курсе планов напарника – сформулировал бы как «минимизацию суммы двух переменной длины отрезков»: от Мбанги до надсмотрщика и от надсмотрщика до края обрыва каменоломни. Конечно же, он не ровня Умглангану, чтобы рассчитывать на место в шеренге лучших бойцов всех времен, однако если он сейчас сумеет погибнуть так, как задумано, то Удугву – в своей бесконечной милости – позволит ему вечно охотиться на львов в своей небесной саванне. Выполнить задуманное, однако, было куда как не просто. Мбанге, истощенному полутора месяцами голодухи и непосильной работы, предстояло голыми руками убить здоровенного верзилу, вооруженного до зубов и отнюдь не беспечного, причем управиться с этим делом следовало не более чем за двадцать секунд: дальше сбегутся соседние надсмотрщики, и его попросту запорют плетьми – жалкая смерть раба…