Последний мужчина
Шрифт:
Жена, держа под руку усталого, но по-прежнему не утратившего хорошего настроения Меркулова, захлопнула дверцу лимузина.
— Ну, вот, как на волю вырвались, — громко сказала она, радостно и глубоко вдохнув утренний воздух. Оба рассмеялись.
— Чес… говоря, — выдавил мужчина, — я уж пару раз чуть было не заснул. Но! — Василий Иванович поднял указательный палец и, проговаривая каждое слово, произнёс: — Но и даже это не помешает нам выпить!
— Кофе. Только кофе, господин режиссёр.
Они снова рассмеялись.
— А догадайся, откуда я знаю это выражение? — Он неуверенно повернулся и положил руки на плечи жены. — Ну? Ни за что не догадаешься!
— Кто?
— Автор, кто же. Сообщил нечто увлекательное… нет, захватывающее. Подарок, так сказать, к торжеству, к размышлению на его фоне.
— Ну, что ещё такого рассказал он? — жена не скрывала раздражения.
— Напомнил, что Толстой, за несколько месяцев до кончины, начал работу «Нет в мире виноватых». А Достоевский говорил, что виновны все!
— Напомнил? К чему?
— Я же сказал, к торжеству. И предложил попробовать подвесить свою гражданскую позицию между ними. Неслабое задание? А потом подошёл ещё раз и добавил: «Могу облегчить… Время ограничено лишь смертью». Нет, каков?! Предлагать мне не препарировать больше его собственные взгляды! Будто я делал это!
— Ты попытался… выполнить задание?
— Да ведь ответ известен: любая позиция окажется подвешенной за яйца, как у того миллиардера, — он хихикнул. — Это был его третий подход.
— Забудь об этом… ёрничать не трудно. Трудно получать признание. Ну, пошли, пошли, — мягко отстранившись и взяв мужа под локоть, подозрительно ласково ответила женщина, в обаянии и красоте которой сомневались очень немногие, но всегда.
Уже дома, разливая кофе, она вдруг вздохнула и как-то задумчиво посмотрела на мужа.
— Надо же. Встреча и однажды… завершилась расставанием и сегодня. А жаль.
— Не понял? — буркнул Меркулов.
— Ведь у него больше нет никаких пьес, да и эта… лишь диалог между вами… — она сделала паузу. — Всего лишь диалог, превращённый тобою в триумф.
— Зато каков накал! Страсть! Вера! — будто очнувшись, воскликнул мужчина. — И, понизив голос, добавил: — А расстались мы раньше, в тот день, когда я пошёл в библиотеку.
— Ты о книге, которую нельзя выносить в читальные залы?
— Её нельзя читать, — с ноткой сожаления усмехнулся мужчина, направляясь к постели. — Помнишь, в фильме… «А я догадывался, молодой человек, догадывался… что вы не зря появились в этом городе… Виды имели!.. девятьсот четырнадцатый год… начало войны».
— Ты ещё способен впадать в детство, — улыбнулась жена. — Давай-ка, любимый и отныне известный, спать. «Видимо, свойственна всем поэтам любовь к неодушевлённым предметам… Пушкин любил Гончарову…» [5]
5
Елена Скороходова.
— Что, что? О чём ты?
— Да так…
— А ещё этот, Янковский, — скинув тапки и вытянувшись на одеяле, пробормотал Меркулов, — так долго и странно жал мою руку. Знаешь, как-то сочувственно смотрел на меня… Будто жалел. У него даже слёзы выступили. Никогда не видел таким. А ещё… Ещё говорил, что надо найти какого-то убийцу майских детей… Сказал, у меня нет другого выхода… Но я-то догадываюсь, кто это…
— Да ты бредишь. Какой Янковский… он же…
— И вправду… привидится же… — уже с закрытыми глазами прошептал тот.
— Спи. — Жена странно улыбнулась и решительным шагом направилась в соседнюю комнату.
Проваливаясь
— Нет, нет. Всё в порядке, как и обещали. Непременно Станислава с мечами. Ждём. Вам того же.
Как и почему в опьянённый радостью сон вонзился старый диалог его первой встречи с Сергеем, Василий Иванович не понял. Но и не забыл. Не забыл оттого, что тогда они ничего подобного не обсуждали. «К чему бы это?» — подумал режиссёр, проснувшись, и, не поднимаясь, прокрутил весь разговор в памяти.
«Карлики…. — Меркулов взял в руки карандаш и стал пристально рассматривать его. — Скажите, вам приходилось обижать человека? Хотя о чём я спрашиваю… — Он посмотрел на Сергея. — Я имею в виду случай, когда вам необходимо сказать правду, более того, вас просят об этом, но вы знаете, что она крайне неприятна для собеседника. И понимаете, что ждёт он от вас совершенно другого ответа.
— Что ж, зеркало отношений творческих союзов, — собеседник пожал плечами, — обычная ситуация. Что до меня… Наверное, приходилось, сразу и не вспомнишь. А что?
— Недавно я предоставил сцену одному коллективу из наших бывших республик. Мы практикуем такие обмены. Подмены… обмены, — отчего-то поморщился он. — Так вот, режиссёр того коллектива вызвал меня на разговор о национальной идее, о ее новом смысле для их граждан, о рождении её на сцене, передачи зрителю, ну и так далее. И просил сказать, что я думаю о таких изменениях в сознании общества, мышлении людей. Их общества, разумеется, — Меркулов помолчал. — Я обидел его.
— ???
— Что вы на меня так смотрите? Я всего лишь сказал правду. Примерно то же, что говорили и вы. Я не стал углубляться по поводу Пушкина, Толстого, в том смысле, что, став свободными, они потеряли причастность к одному из мировых пластов культуры. Это было бы слишком, подумал тогда я и остановился на общих подходах к бесспорно важному для каждой нации вопросу. А получилось всё наоборот.
— Что же вы ответили ему?
— Сказал, что, только находясь в Российской империи… да-да, империи, не удивляйтесь, в мире их осталось две — Россия и Америка, будучи её частью, только при этом условии приобретают и мышление имперское. Мыслят по-другому. Недостатком это назвать нельзя, потому как просто результат именно причастности. Ну, сложилось так. Кто-то родился в Венгрии или в Польше, да простят они мои взгляды. Им неведомы фильмы о прорыве в космос, о великих, потрясших мир победах, наконец, целые созвездия имён, изменивших мир. А ведь всё это и есть то, что формирует мышление и мысль нации. У кого-то оно имперское, соборное, а у кого-то уездное, карликов. Да простят они меня ещё раз. А каково мышление карлика? Он семенит среди гигантов, злобно оглядывается, чтоб не затоптали, даже ненавидит их и чувствует себя в относительной безопасности лишь когда «прилепится» к одному из великанов. Вот и вся национальная идея. Были в одной империи, сейчас сателлируют в другой. Лают на прежних хозяев, иначе не выслужиться, не получить заветного куска мяса. В одиночку никак. Только виляя хвостом. Потому и не приходится рассчитывать на любовь такого окружения… ни нам, ни американцам, ни китайцам в скором будущем, сами понимаете. А все известные конфликты между империями и карликами — лишь необходимость для последних. Чтобы помнили-де… есть и такая страна. А то перестанут мелькать в новостях и забудут. Вон в Америке восемь из десяти не знают, что такое Люксембург. Считают видом гамбургера. Ну, а Грузия — просто американский штат, так думали все десять. До конфликта.