Последний поцелуй
Шрифт:
Я игнорирую его. Раз ему стыдно за то, кто я есть, может, пойти есть в одиночестве. Я больше ничего не хочу делать с ним вместе.
– Карен?
Игнор.
Он касается рукой моей юбки и гладит моё бедро. Это интимная ласка. Я должна сходить с ума оттого, что он переносит микробов на меня, но мне просто больно, больно, больно.
– Ты делаешь вид, что злишься на меня, Карен? – спрашивает он лёгким дразнящим тоном.
Я продолжаю игнорировать его даже тогда, когда мы добираемся до отеля. Мне хочется плакать. Думала, что нашла друга, которого
Он предал меня наихудшим образом. Из меня катятся слёзы. Хуже всего то, что я думаю, что он даже не понимает, какую боль он мне причинил. Как он смог? Он нормальный. Я странная.
Машина останавливается у отеля. Я игнорирую его, когда мы выходим. Уверена, вокруг прекрасная архитектура, что там фонтаны и скульптуры. Но всё, что я ощущаю – это море кишащих людей. Я начинаю чесаться, будто по коже ползают муравьи. Мне хочется зайти внутрь, в тёмную тихую комнату и спрятаться. Достать свой ноутбук, начать что-то взламывать и забыть о внешнем мире.
Хотя... у меня нет моей кепки. Тяжёлая грусть наполняет моё тело. Ещё тогда, когда он не хотел возвращаться за моей кепкой, я должна была понять, что он меня не понимает. Я обманывала себя.
Когда мы заходим в нашу комнату, я тихо плачу.
Глава 15
Василий
Я заставил её плакать. Это настоящие слёзы, признаки страдания и боли, а не те, которыми пользуется Елена, чтобы манипулировать мной. Эту боль создал я. Высушенное пустое место у меня в груди медленно проворачивается. Чувствую сильный удар. Затем ещё один.
Кровь бешено несётся по моему телу, вызывая покалывания в конечностях, будто моё тело переживает болезненное пробуждение. Озабоченность, которую я испытывал, когда называл Наоми сиреной и угрозой – ложь. Я сам должен её бояться. Она не меняет меня, а скорее заставляет хотеть изменится. Для неё.
Поднимаясь в лифте на седьмой этаж, я сжимаю руки в кулаки оттого, что мне хочется утешить её, но не знаю, как это сделать. Швейцар идёт вместе с нами по коридору, думая, что мы поругавшиеся новобрачные. Не сомневаюсь, он видел много несчастных пар. Нам не стоит тут задерживаться, потому что он запомнит нас – худую плачущую брюнетку с грубым русским.
Дворецкий просовывает ключ в механический слот, где мерцают огоньки. Я с беспокойством смотрю на молчаливо плачущую Наоми, а он начинает показывать нам комнаты в люксе, открывая двери на террасу. Когда внезапный прилив шума с улицы заставляет её вздрогнуть, я яростно кричу на швейцара, и он с благодарностью выбегает.
Закрыв двери, я задёргиваю занавески, чтобы свет дневного солнца не проникал внутрь. Возможно, ей больно глазам.
В мини-баре я нахожу водку, дешёвое виски, а также бутылки красного и белого вина. Это белое, думаю я. Ей нравятся бесцветные жидкости.
Она стоит в центре большой комнаты
– На, выпей, – предлагаю я, но звучит грубо, скорее, как приказ, а не предложение.
Вместо этого, она игнорирует меня, обнимая себя за талию, и начинает раскачиваться. Слёзы превращаются в панику. Незнакомое окружение, способ, которым я решил проблему на таможне, шум толпы в аэропорту – всё это сказалось на ней. Вскоре, она дрожит.
Может быть, холодно? Поспешив в спальню, я стягиваю одеяло с кровати, выношу его и накидываю ей на плечи, но её дрожь не уменьшается. Когда солдатам холодно, они собираются вместе и делят тепло друг друга. Близость обеспечивает не только тепло, но и комфорт. Я проскальзываю под одеяло и заключаю Наоми в свои объятия.
Чувствую сквозь пиджак и рубашку её яростную дрожь. Сейчас вблизи я вижу, как она напряжённо совершает повторяющиеся суетливые движения своей головой и шеей. Неконтролируемый характер этих движений сильно отличается от того приступа, который она разыграла перед Алексеем. Знаю, меня больше не обманешь. Не хочу видеть её в таком состоянии в будущем.
– Наоми, прости. Я не должен был это говорить. Ты должна знать, что я считаю тебя самым умным человеком, которого когда-либо встречал. Я обошёл ради тебя весь мир.
Я рассказываю ей о своих длительных поисках императора, о деньгах, которые потратил на это, и тех местах, которые посетил. Рио был моей последней надеждой. Я говорю снова и снова, пока её дрожь не отступает.
– Твоё... – я подбираю медицинский термин, ведь, кажется, аутизм или синдром Аспрегера становятся социальной проблемой. – Твоё состояние ничего не значит для меня. Ты просто Наоми. Блестящая и...
– Повреждённая? – задыхается она.
Чувствую себя неумелым и невежественным.
– Нет. Идеальная. Это я повреждённый.
Она фыркает от отвращения, будто мои слова бессмысленны. Я пробую ещё раз.
– Мы всё так или иначе повреждены. Мне жаль, что я был не осторожен в словах. Это не повторится. Я переживаю, – признаюсь я. – У меня ведь есть оружие на всякий случай, и я не хочу больше сцен.
– Оружие? – она садится, поправляя волосы.
– Да, оружие и ещё дополнительные паспорта. Обычно мы не проходим таможенный контроль, просто штамп и кивок головы. Не понимаю, что изменилось сегодня, – смеюсь я.
– Ты должен был мне сказать. Я могла бы подделать приступ или ещё что-то, – восклицает она.
– Да, я допустил ошибку, – я стараюсь об этом больше не говорить, потому что сейчас она успокаивается.
– Очевидно, – она убирает волосы за уши, не признавая моего широкого жеста.
Я никогда не допускаю ошибок. Это показывает мою слабость, а я не слаб. И всё же я здесь и стою на коленях. Я вскакиваю на ноги.
– Давай поедим, а потом пойдём и купим тебе компьютер.
– А что в меню?