Последний поклон президента
Шрифт:
– Нет, тут я с вами не согласен, если так говорить, то вся страна наша будет разделена, вся! Распадется все! А как же тогда Родина?
– Родина у каждого человека одна! У меня вот Ячменево и Сибирь, и за нее я готов жизнь отдать! У хохлов своя, у белорусов своя, а когда все вместе хотят жить под одной крышей - тогда это нормально, но когда люди не хотят так жить, а всех силой держат, прикрываясь фразой - "а как же Родина" - это неправильно. Любить Родину насильно заставить нельзя! Нельзя, до этой любви нужно дойти сердцем!
–
– обиженно спросил президент.
– Ведь они триста лет земли собирали, чтобы вот так разбазарить их?!
– Эх, собирали! Знаете, что сказал Черчилль про Россию? Я, конечно, его не очень люблю, много гадостей он нам сделал, но говорить умел. Емко и точно! Этого уж у него не отнимаешь. Так вот, Черчилль сказал про Россию: "Россия - это страна величиной с Бельгию, которая за триста лет увеличивалась в размерах и разрослась до одной шестой части суши".
– И что это значит?
– не понял президент.
– А значит это очень простое! Англия, она ведь тоже величиной с Бельгию и тоже разрасталась в свое время до одной шестой части суши, но у них не было сухопутных границ. И они поняли, что это не их земля! Понимаете, все завоеванные колонии - не их земля! Хотя там и говорили и говорят по-английски! И даже США их колонией были! Но они вовремя поняли, а мы нет, потому как у России сухопутные границы с колониями. И все до сих пор считают, что это единая страна, а она ею уже перестала быть. Только силой удерживается все. В такой стране построить что-то хорошее - нереально!
– То есть вы считаете, что надо разъединяться? Надо добить Россию?
– Нет. Такое я никогда говорить не буду, это вы сами домыслили! Я говорю, надо осознать, что так дальше жить нельзя! Нельзя грабить одних и заставить их быть в то же время счастливыми и любить тех, кто их грабит!
Президент улыбнулся и покачал головой.
– Я не хотел об этом спрашивать, но вижу, вы сами все рассказали.
Астахов тоже улыбнулся в ответ:
– А я и хотел вам это рассказать, кто же вам об этом расскажет - ваши холуи?! Так они всегда говорить будут, что все хорошо: за это вы им и позволяете все делать.
Президент помолчал и грустным тоном сказал:
– Не согласен я с вами. Вы неправильно трактуете современный момент, и я уверен - большинство людей с вами не согласны и не поддержат вас!
– А это уж время покажет - оно главный судья! Там в будущем будет видно, кто прав, а кто так....
– ехидно ответил Астахов.
– Ну, раз мы с вами так разоткровенничались, можете мне ответить на вопрос? До меня дошла информация, что губернатор Гусев просил вас подписать один документ. Это так?
Астахов улыбнулся, но тут же стал серьезным:
– Вы о воззвании, о заявлении депутатов и интеллигенции говорите. Да, я его подписал и объясню, почему. Я устал видеть, как московские воры грабят наш край. От нашей родины уже нечего не осталось! Та фикция - империя в девяносто первом рухнула. А отдавать себя на разграбление ворам и прохиндеям нечего! Москва давно стала заграницей, и это вам надо осознать! Вся власть держится на страхе и на вороватых чиновниках-лакеях, которые, между прочим, в первую же трудную минуту вас бросят и отвернутся. Единственное, что немного цементирует остатки этой империи, это равнодушие народа! Поэтому я подписал этот документ.
Президент встал с кресла и печально посмотрел в окно. Он словно не слышал последних слов Астахова и как-то загадочно и отрешенно сказал:
– Суровый март, зима хоть и кончилась, а отступать не хочет, к чему бы это?
Астахов в удивлении посмотрел на него. Президент, не дождавшись ответа, добавил:
– Вы, Владимир Петрович, сами поймете, что заблуждаетесь! Я не буду сейчас вам ничего доказывать, просто нет времени, но очень жаль, что вы встали на их сторону. Очень...
– Вы намекаете, что последуют репрессии?
Президент оторвался от окна и посмотрел на писателя.
– Репрессии? Нет, что вы! Мы же демократическая страна, зачем нам политические процессы?! Хватит вон одного писателя-порнографа Лимонова, и так с ним наслушались упреков из совета Европы. Нет, я вам просто докажу это со временем. Да и народ, о котором вы так печетесь, вас не поддержит!
– А вы, вы-то не печетесь?
– Я? Хм, конечно, но я пекусь правильным, законным путем, потому что я избранный народом президент.
Астахов тоже встал со своего кресла и, посмотрев в глаза президента, ехидно спросил:
– А законы эти вы сами пишете? Или вам кто-то подсказал их?
Президент не выдержал его взгляда и отвел глаза, посмотрев вновь в окно:
– Конституцию, между прочим, принимал народ!
– Да, вы правы, только вот она не работает! А на хрена нужна такая конституция, если она только ваши права и права власти защищает?!
Президент тяжело вздохнул и ответил:
– Эх, кажется, мы с вами далеко зашли. Мне пора, но не хочется заканчивать этот разговор на минорной ноте. Вы не могли бы мне подписать какую-нибудь новую вашу книгу и подарить ее, конечно...
– Это, пожалуйста, конечно. Вот недавно вышла моя книга.. в Германии, хотите на немецком? Я знаю, вы немецким в совершенстве владеете!
– Астахов подошел к стеллажу с книгами.
– Можно и на немецком, но и на русском дайте, немецкий хоть и язык Канта и Гете, но все же не может отражать всех оттенков русского.
– Это уж точно...
Во дворах лаяли собаки. Президент вышел из дома писателя и печально посмотрел на темное серое небо. Задержавшись на мгновение на крыльце, он обернулся назад. Астахов стоял и смотрел на него с высоты крыльца. Президент вдруг почувствовал, что видит его живым в последний раз. У старика был совсем больной вид. Словно, что-то вспомнив, президент шагнул назад и протянул писателю руку. Тот грустно улыбнулся: