Последний порог
Шрифт:
Постепенно он взял себя в руки, извинился за беспорядок в комнате и при этом покраснел, как нашкодивший школьник.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, дорогой Эндре, — вымолвил Эккер, садясь в кресло. — Мы пришли, так сказать, с дружеским визитом. Правда, несколько рановато, но ведь у гостеприимного хозяина всегда открыта дверь для друзей.
— Разумеется... — Эндре поправил очки и окинул взглядом комнату. — Ваш приход ко мне, господин профессор, настоящая радость. Я только что встал и собирался навести порядок.
— Ничего
— Очень сожалею, но спиртного у меня нет. С фронта я ничего не привез. Если бы я знал, что господин профессор любит русскую водку, то, клянусь, захватил бы. — Все это Эндре произнес как можно свободнее, однако страх у него не только не прошел, но и усилился.
Эккер шаловливо погрозил ему пальцем:
— Ай-ай, мне что-то не нравится, когда священник начинает клясться. У божьего слуги и без слов имеется, так сказать, грозная защита: вера, милосердие господне и служба. — Проговорив это, профессор внимательно оглядел скромно обставленную комнату. — К слову, дорогой друг, живете вы не ахти как. Дивизионному капеллану, побывавшему на фронте, положено иметь более комфортабельное жилище. Я думаю, что для вас это не сложно...
— Мне и здесь хорошо, — сказал Эндре. — Блеск и богатство развращают не только тело, но и душу.
При этих словах Эккер бросил взгляд на сидевшего в шезлонге Вебера и сказал:
— Понимаю-понимаю, но вы, Вебер, все-таки напомните, чтобы мы не забыли решить жилищную проблему господина капеллана.
— Не извольте беспокоиться об этом, господин профессор, мне совсем неплохо и в этой однокомнатной квартирке. Я к ней уже привык, а днем, при солнечном свете, она выглядит еще лучше, светлее.
«Светлее, это верно, — подумал Эккер. — Что делает человек, когда он просыпается утром, особенно летом? Прежде всего раскрывает окна. А почему же он этого не сделал? Почему не проветрил комнату? Почему не насладился утренней прохладой?» Профессор встал и посмотрел на свои руки:
— Дорогой Эндре, разрешите мне вымыть руки?
— Разумеется. — Эндре вскочил и распахнул дверь ванной: — Пожалуйста, господин профессор. — Включил свет. — Сейчас я принесу вам чистое полотенце.
Взяв чистое, накрахмаленное до хруста полотенце, Эккер вошел в ванную. Закрыв за собой дверь, он открутил кран и пустил воду, однако рук мыть не стал, а внимательно все оглядел. Висевшие на крючке полотенца все до одного были сухие, сухими же оказались мыло и зубная щетка. Судя по всему, в это помещение никто не заходил со вчерашнего вечера.
В душе Эккера появилось чувство разочарования, огорчения и в то же время закопошилось что-то нехорошее, злое. «Выходит, ты все лжешь, — с досадой подумал он. — Вчера мы договорились, что ты немедленно поставишь меня в известность, если в семье Хайду случится что-нибудь. Но ты не сообщил мне о том, что чуть свет побывал у генерала. Почему? Может, там не было ничего интересного? Почему же тогда ты молчишь? Почему солгал, что только встал с постели? Почему Хайду приглашал к себе в дом Чабу и его невесту?» Эккер, разумеется, знал, какие крепкие дружеские нити связывают Эндре с семьей генерала Хайду, но он все же надеялся, что чувство верности империи окажется сильнее дружеских уз. Молчание священника, его чересчур ранний визит к генералу, видимо, связаны с телефонным звонком Чабы.
«Что же теперь делать с этим несчастным? — думал он. — Собственно говоря, это слабый, легко поддающийся влиянию извне человек. Без сомнения, он сразу же расколется и заговорит. Но что будет потом?» Эккер медленно намыливал руки и так тщательно мыл их, будто готовился к операции. «Операция...» — при одном упоминании этого слова, он сразу же вспомнил сегодняшний телефонный разговор с Чабой...
Когда Эккер вернулся в комнату, в нос ему ударил неприятный, слегка кисловатый запах давно не проветривавшегося помещения. Он подошел к окну и, повернувшись, уставился взглядом в худое, усталое лицо капеллана, однако Эндре избежал его взгляда.
«Несчастный, — снова подумал Эккер, — еще вчера я намеревался повысить его по службе, а теперь, возможно, и его ожидает судьба Радовича. Жаль его, конечно, но уж это зависит не от меня: предателей нужно уничтожать». Эккер взял себя в руки, чтобы не проявить раньше времени своей антипатии к Эндре.
— Посмотрите мне в глаза, Эндре, — со свойственной ему улыбкой проговорил профессор. Священник поднял на него глаза. — Я хочу кое о чем спросить вас. Надеюсь на откровенный ответ.
— Спрашивайте, господин профессор. — В голосе Эндре чувствовалась дрожь. Сжав одну руку в кулак, он уперся им в бок.
— Как вы полагаете, Радович умен или глуп?
— Господин профессор, вы же сами знаете, что он умен, — быстро ответил Эндре.
— Вебер, — штурмбанфюрер подмигнул тому, словно подавал этим условный знак, — а вы как думаете?
— Глуп... — проговорил Вебер и, потянувшись, добавил: — И даже очень...
— Это почему же? — недоуменно спросил священник, переводя взгляд с Вебера на профессора.
— Сейчас объясню. — Эккер скрестил руки на груди: — Человек, который намеревается обмануть гестапо, не может быть умным, так как умный человек прекрасно знает, что на лжи далеко не уедешь. Будь он умным, он бы не позволил избивать себя. Вот оно и выходит, что Радович глуп, раз все отрицал и врал нам...
— Вы же говорили... обещали, — перебил его Эндре. Глаза у него расширились от страха, и он так и не успел закончить фразы — Эккер жестом остановил его: