Последний порог
Шрифт:
Чаба медленно приблизился к девушке, взял с тумбочки сигарету, пепельницу и, закурив, сел рядом с Андреа.
— Продолжай.
— ...Жить по-человечески. Несколько недель назад меня удивил отец. Часть своих бумаг он сжег, а другую часть упаковал. Я полюбопытствовала, что же именно он упаковал и почему. Он попросил, чтобы я оставила его в покое. Между нами произошел такой разговор. «Какое тебе дело до моих бумаг?» — спросил он. «А чего ты скрытничаешь? — поинтересовалась в свою очередь я. — Или ты думаешь, что я не знаю, чем ты занимаешься? Мне известно больше, чем тебе кажется». Он испугался, но еще больше он испугался, когда я сказала: «Если гестапо и не знает, то я-то уж наверняка знаю, от кого из западных корреспондентов и каким образом ты получаешь информацию». Отец побледнел и немного успокоился только тогда, когда я сказала
— Что же делает твой отец? — спросил Чаба, будто не имел об этом ни малейшего представления.
— Через какого-то человека из шведского посольства он переправил куда надо какие-то важные сведения. Я кое-что прочла, видела около двадцати фотокопий с фотографий. Это были снимки военных корреспондентов... Мы, конечно, слышали об ужасах, которые творят немцы, но не хотели им верить, поскольку так нам спокойнее жилось. А сегодня ночью, перед тем как отец ушел, чтобы известить Пустаи об опасности, мы долго разговаривали с ним. Затем мы говорили о тебе, о твоих родителях — короче говоря, о многом. Я рассказала отцу все, что узнала от Эндре. Папа сказал, что мы даже не догадываемся о том, какую ошибку совершили и совершим в будущем, если не выступим против гитлеровской Германии. Но это невозможно, так как твой отец и его соратники больше боятся рабочих, чем самих немцев, а настоящего движения Сопротивления нельзя организовать без участия в нем широких народных масс.
— Мой отец тоже чего-то организует.
— Теоретически, так сказать, в салонной обстановке. Отец говорил, что победу нужно завоевывать в уличных боях, на баррикадах, а не за чашкой кофе и рюмкой коньяку. То же, чем занимаются твой отец и его соратники, непростительное преступление. Чаба, я прекрасно разбираюсь в том, что такое врачебная этика, но я пришла к выводу, что могу считать себя свободной от этой этики. — На миг она задумалась, а затем продолжала: — Да, конечно, так и следует поступить. До тех пор пока продолжается эта война, а мы живем среди убийц, нам не следует забивать себе голову врачебной этикой, если речь идет именно об этих самых убийцах. Руководствуясь ею, мы невольно встанем на путь лжегуманизма, превратимся в сторонников теории Христа о всепрощении и непротивлении злу насилием. Мы должны сознательно убивать нацистов, всех нацистов, независимо от того, немец он или же венгр.
Чаба схватил девушку за плечи и сильно встряхнул ее:
— Замолчи, Андреа! Ты несешь бред! Мы не можем действовать методами нацистов. Не забывай о том, что мы — люди.
— В этом тоже наша вина. Мы продолжаем до сих пор считать нацистов людьми. — Она встала.
Чаба смотрел на Андреа, и его охватило такое чувство, что перед ним стоит совершенно незнакомая ему женщина. В лице Андреа уже не было прежней нежности, его черты стали как бы тверже, взгляд более острым и решительным. Она подошла к шкафу, поискала что-то в нем. Через минуту она обернулась к Чабе с каким-то конвертом в руке.
— Прежде чем уйти из дома, папа поручил мне передать этот пакет, если он не вернется, в шведское посольство. Он вчера получил его от кого-то. Прочти, посмотри фотографии, а уж только потом, если у тебя не пропадет желание, будешь морализировать и дальше о врачебной этике.
Положив недокуренную сигарету в пепельницу, Чаба с недоверием покосился на конверт. В нем оказались фотокопии двух писем. С чувством любопытства и даже страха он начал читать письмо.
«Веймар,
30 января 1943 г.
Д-р медицины В. Польцер,
гауптштурмфюрер СС
Начальнику имперской полиции и главного имперского управления безопасности господину рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру
Настоящим направляю Вам подробный доклад о результатах своей работы по пересадке костных тканей и их заменителей.
В настоящее время я работаю над пересадкой живой костной ткани нашим раненым и больным. Однако имперский врач СС группенфюрер д-р Гравиц поставил под сомнение результаты моей работы, распорядившись считать ее успешной только после проведения 100 операций, закончившихся с положительными результатами. По сей день мной проведено всего лишь 47 опытов, из которых 14 увенчались успехом. Неудавшиеся опыты окончились летальным исходом, причем смерть наступила в результате быстрого развития других заболеваний.
Мне удалось установить, что пленные, которых
Господин рейхсфюрер, мне пока что не удалось полностью выполнить Ваш приказ из-за отсутствия в моем распоряжении здорового материала для опытов.
С глубоким уважением прошу Вашего распоряжения, чтобы я лично имел возможность отбирать для себя опытный материал среди русских военнопленных. Целесообразнее всего было бы разрешить мне немедленную поездку в Аусшвитц, где я могу на месте выяснить все вопросы, имеющие отношение к пересадке живой костной ткани. Аусшвитц является, как мне кажется, очень подходящим местом для проведения таких опытов, так как большая территория лагеря и его обособленность от внешнего мира позволяют проводить опыты, не привлекая к ним внимания посторонних лиц.
Должен заметить, что лица, над которыми проводятся подобные опыты, в их ходе громко кричат, так как с целью наиболее полного получения научных данных мы не прибегаем к методам обезболивания.
Высокоуважаемый господин рейхсфюрер! Если мое предложение полностью соответствует Вашему мнению, то я просил бы Вас отдать в отношении меня соответствующий приказ, руководствуясь которым я мог бы проводить вышеназванные опыты в Аусшвитце (или Люблине) или каком другом восточном лагере.
Хайль Гитлер!
Прочитав донесение, Чаба опустил его на колени. Вздрогнул, будто ему стало холодно.
— Это неправда, — вымолвил он. — Этого не может быть.
— Не может быть? — переспросила Андреа и вынула из конверта несколько снимков: — Пожалуйста. — Она протянула фото Чабе: — Убедись сам, что это чистая правда.
Бросив взгляд на фотографию, Чаба сразу же узнал профессора Польцера. В форме офицера войск СС, он стоял возле операционного стола, на котором лежал привязанный голый мужчина с искаженным от боли лицом. Чаба невольно закрыл глаза.
— «Сначала быстро подскочила температура, а затем не менее быстро наступил...» — еле слышно пробормотала Андреа.
— Что ты сказала? — спросил Чаба.
— Я процитировала строчку из дневника доктора Густава Менрера.
— Меня это не интересует.
— А должно бы интересовать, — заметила девушка. — Вот послушай дальше: «Замороженные трупы людей складывали друг на друга: мужчин и женщин...» Послушай, каких высот достиг сверхчеловек. — И она продолжала читать, так как хотела, чтобы это помогло Чабе поскорее расстаться со своими иллюзиями.
— Прошу тебя, прекрати говорить об этих ужасах!
Андреа замолчала. Вложила все обратно в конверт. Чаба смотрел прямо перед собой и в душе чувствовал, что его положение более безнадежно, чем когда бы то ни было. «Однако я все равно не стану убийцей, — решил он, — я не убью своего больного. Другого выхода у меня нет, следовательно, мне нужно попытаться сделать невозможное».
— Андреа, в каком часу ты пойдешь в госпиталь? — спросил он.
— К восьми.
— Я попытаюсь помочь Милану бежать.
— Каким образом?
— Объясню Эккеру, что его необходимо немедленно оперировать. Если он согласится на это, то Милана отвезут в госпиталь, а уж оттуда Пустаи и его люди организуют побег Радовича. Ты нам поможешь?
Андреа молча кивнула.
Пока Чаба и Андреа обговаривали детали побега Милана, генерал-лейтенант Хайду все еще мучился сомнениями. Он снова и снова обдумывал сложившуюся ситуацию и то, как она может измениться в ближайшее время, однако, сколько он ни ломал себе голову, вывод оставался прежним: Милана Радовича нужно умертвить. Это был единственный, как думал генерал, реальный выход. Идею Чабы об организации побега Радовича Хайду считал детской выдумкой. Про себя он решил всеми средствами воспрепятствовать претворению в жизнь романтического плана сына.
«Предположим, — продолжал мысленно рассуждать генерал, — что невозможное все же осуществится и Милану удастся бежать. Это означает, что вместе с Радовичем придется бежать и мне, Хайду, да еще вместе с семьей. А куда я побегу?»
Эльфи печально наблюдала за нервно расхаживавшим по комнате мужем.
— Перестал бы ты метаться, из угла в угол, Аттила, — тихо сказала она. — Это нервирует меня.
Генерал остановился:
— Меня, например, нервирует поведение твоего сына, и к тому же очень. Да и твое поведение тоже. Вы мчитесь в пропасть.