Последний порог
Шрифт:
Постояв немного, Бернат спокойным шагом направился в сторону набережной Дуная. Дойдя до проспекта Пожони, он остановился и оглянулся. Мужчина все еще сидел на своем месте. Выходит, он следил не за ним. От одной этой мысли стало как-то легче, вернулось прежнее настроение, однако это продолжалось недолго. Когда Бернат подошел к мосту Маргит, он снова увидел молодого человека в ботинках с белой вставкой. Теперь у Берната исчезли, последние сомнения: за ним следили два человека, которые время от времени сменяли друг друга.
Обедал Бернат в корчме «Сонди». Осмотрев всех посетителей, он невольно задумался: кто же здесь наблюдает за ним? Неужели следят за каждым его шагом? А это значит, что подслушиваются все его телефонные разговоры, просматривается вся переписка. Разве в такой обстановке можно спокойно жить? Меры, принятые властями по отношению к нему, наверняка ставят под угрозу не только его жизнь, но и жизнь Андреа.
Выпив бокал пива, Бернат вытер рот и закурил трубку. А, собственно, почему его так удивила слежка? Разве его принуждали к тому, чтобы он вмешивался в дела, к которым не имеет никакого отношения? А теперь он ведет себя как неопытный мальчишка, не имеющий ни малейшего представления о гестапо и его деятельности. Расплатившись, Бернат вышел из корчмы. Он решил идти домой пешком и не обращать внимания на хвост. Ему нужно было хорошо подумать, стоит ли продолжать работу, за которую он взялся добровольно, так сказать, по велению собственной совести, или же прекратить ее. Если он предпочтет вести борьбу, тогда ему придется считаться с угрозой, более того, даже с возможностью ареста. Разумеется, ему нужно помнить об Андреа и быть более осторожным. Если же он решит отказаться от дальнейшей борьбы, тогда ему следует попросить в Центре какую-нибудь серую, но зато спокойную должность в самом телеграфном агентстве. Вот только возникает вопрос: сможет ли он жить, вступив в сделку с собственной совестью? А сам отказ от должности потребует полной переоценки ценностей.
Андреа и Чаба возвратились домой только вечером. От радости, что отец вернулся, Андреа потеряла дар речи и, повиснув у него на шее, бросилась его целовать. Бернат даже растерялся от такого бурного проявления чувств, не зная, чем именно оно вызвано. Он отнесся к этому с некоторой подозрительностью, поскольку опасался, что за ним последует какое-нибудь неприятное известие. Подобные взрывы у Андреа случались и раньше, когда она попадала в какое-нибудь неприятное положение и, не зная, как из него выбраться, с нетерпением ожидала прихода отца, надеясь на его помощь.
Бернату хотелось, чтобы они втроем где-нибудь поужинали, однако Чаба заявил, что у него сегодня ночная смена и он к десяти часам должен быть в больнице. Андреа быстро переоделась, чтобы заняться ужином. Чмокнув в щеку обоих мужчин, она скрылась на кухне.
— Что-нибудь случилось? — поинтересовался Бернат у Чабы.
Чаба рассказал ему о последнем визите профессора Эккера.
— Я немного поспорил с отцом, а ему это почему-то страшно не понравилось, — продолжал свой рассказ Чаба. — По словам дядюшки Вальтера, Милан самый обыкновенный негодяй, а по мнению отца, он авантюрист. Должен заметить, что сам профессор держался с большим тактом и достоинством.
— Ты мог бы вести себя и поосторожнее, — с ужасом заметил Бернат. — Так ли уж нужно было высказывать свое мнение?
— Выходит, я не могу сказать все, что думаю, даже родному отцу?
— Ему — можешь, но ведь вы были не одни. Твои слова могли истолковать неверно, а на следующий день это могло выйти тебе боком.
Тем временем Андреа приготовила ужин. Все ели с аппетитом, пили вино, радуясь встрече. Бернат время от времени вспоминал о шпике в желтых ботинках, и тогда его охватывало волнение, однако он гнал от себя эту мысль, успокаивая себя тем, что попросту ошибся, тем более что когда он шел из корчмы домой, за ним никто не следил. Однако он все же не удержался от искушения и, подойдя к окну, выглянул на улицу — она казалась безлюдной.
Андреа же взахлеб рассказывала об Эрике, с которой они провели весь день. Они возили ее к излучине Дуная, побывали в доме у Пустаи в Леаньфалу. Правда, самого Миклоша они дома не застали, зато Бори была очень мила и любезна, показывала им свои картины. И тут выяснилось, как хорошо разбирается в живописи Эрика, — она со знанием предмета дала оценку каждой картине, чем чрезвычайно поразила Бори.
— В этом нет ничего странного, — заметил Чаба. — Эрика была невестой Пауля, потом окончила университет. Мне она сказала, что пишет книгу о Витмане, пока ее, конечно, не издадут, но после войны она выйдет непременно.
Девушка вытерла блестящие от масла губы и проговорила:
— Меня лишь одно удивляет в Эрике...
— Отношения с Эккером, не так ли? — перебил ее Чаба, наполняя бокалы вином.
Все выпили.
— В этом нет ничего удивительного, — продолжал он. — Профессор — необычный человек, но любить его можно: он умен и собеседник от него всегда может узнать что-то новое. — Он улыбнулся: — А потом как мужчина он, возможно, вполне нормален. Эрику же он страстно любит — об этом он мне сам говорил. И еще не следует забывать о том, что он спас Эрике жизнь. Он же уговорил ее написать книгу о творчестве Пауля.
— Это был его козырной туз, — задумчиво произнес Бернат. — Могу сказать больше, это была дьявольски хитрая идея.
Чаба задумчиво уставился в пустоту...
После обеда Андреа помогла Бори убрать со стола посуду, а Чаба с Эрикой пошли прогуляться по берегу Дуная. Отыскав удобное место, они уселись на песок. Теплый южный ветер слегка рябил воду.
— Возможно, что ты очень ошибаешься, Чаба, — сказала Эрика, на лицо которой упала прядь каштановых волос. — Я и сейчас люблю Пауля, как человек может любить дорогое для него воспоминание. Ты должен знать, что с утратой Пауля я потеряла и самое себя. У меня теперь никого нет. Эккер вернул меня к жизни, которой я обязана именно ему. — Рукой она провела по загорелому лбу. — Пауля я любила не только за его тело, но и за душевное богатство, за его дух, мысли, веру. Все это я нашла и у Эккера. — Она бегло взглянула на Чабу: — Думал ли ты когда-нибудь о том, сколько страданий пришлось вынести Эккеру еще в детские годы? Какой силой духа должен обладать человек, чтобы, перенеся от окружающих массу унижений и оскорблений из-за своей внешности, не только простить, но и учить их. Если хочешь, судьба у него не лучше, чем у Христа. Вот я его и полюбила, а полюбив, поняла, что обязана сделать его счастливым. Это мой долг.
— А сама-то ты хоть счастлива?
— Думаю, что да...
Чаба посмотрел в глаза Андреа и невольно подумал: не забудет ли его Анди, если с ним что-нибудь случится? Но стоит ли сейчас, задумываться над этим? Они любят друг друга, а это самое важное. Правда, в такое время всякое может произойти. Бомбят постоянно, и с каждым днем гибнет все больше и больше людей. Дядюшка Вальтер рассказывал, что венгерских евреев увозят в Германию. Несколько сот тысяч человек. Отец, правда, не верит этому, но Шульмайер подтвердил сказанное Вальтером, заявив к тому же, что об этом прекрасно известно регенту.
— А ты, дядюшка Геза, считаешь ли такое возможным? — спросил Чаба у Берната.
— Первые эшелоны уже прибыли на место, — ответил ему Бернат. — В каждый вагон набивали по восемьдесят человек, а весь эшелон тащится несколько суток.
— По восемьдесят человек в вагоне? — ужаснулась Андреа. — Но ведь там всем даже сесть не удастся. — Девушка закрыла глаза. — Вот бы узнать: что об этом думает Эккер?
— А почему тебя интересует мнение Эккера? — спросил Бернат. — Я, например, больше интересуюсь мнением наших журналистов и вообще гуманистов о такой варварской акции.